Сиро Алегрия - В большом чуждом мире

Голос его дрогнул. И тогда Амбросио снова выказал свою сметливость. Он снял почерневшую от старости шляпу, прошел по рядам и собрал больше восьмидесяти солей.

Клементе Яку встал и медленно произнес:

— Я буду алькальдом, пока наш Росендо в тюрьме! Дело плохо, но я все же надеюсь его освободить. Надежду нам терять нельзя, а то он там совсем изведется. Как он за общину боролся, так и мы поборемся за него…

После этих слов он закрыл совет. Женщины утирали слезы, и лишь одна из них радовалась — жена Амбросио. Она всегда почитала мужа, и теперь ему воздали должное. Подойдя к Порфирио, она сказала:

— Хороший ты человек.

И Порфирио, прямой, как борозда, ответил:

— Главное, я хотел отвести этого склочника Артемио. А муж твой — работник, каких мало…

Народ после собрания был невесел, но признавал, что власти, включая нового алькальда, достойны доверия, а потому — надежда есть.

Тюрьма изнывала под грузом молчания, как вдруг из коридора раздался голос:

— Заключенного Маки на допрос!

Росендо надел пончо и пошел за охранником. Пройдя коридор, они оказались в большой комнате, где за сто-Лом сидел судья между писцом и адвокатом. В дверях стоял другой охранник, с винтовкой, — очень уж опасен был допрашиваемый. Росендо предложили сесть напротив судьи. Он к таким стульям не привык и чувствовал себя неудобно.

Адвокат Корреа Сабала сказал ему:

— Я пришел сюда, как ваш защитник.

Судья предупредил заключенного, что надо говорить одну лишь правду, и долгий допрос начался. Росендо обвиняли не только в скотокрадстве, но и в подстрекательстве к убийству дона Роке Иньигеса, в покушении на убийство дона Альваро Аменабара, а также в укрывательстве разбойника Васкеса и даже в соучастии в его преступлениях.

Продолжался допрос пять часов. Росендо призвал на помощь весь свой разум и с честью отвечал на каверзные вопросы. Иногда адвокат старался ему помочь:

— Не могли бы вы, сеньор судья, сформулировать вашу мысль поточнее?..

Судья искоса и зло на него взглядывал, крутил седоватый ус и волей-неволей спрашивал снова.

Когда допрос кончился, Корреа Сабала проводил подзащитного до камеры и долго с ним беседовал через решетку.

— Вы знаете сами, Росендо, как влиятелен Аменабар. Судья его ждал и потому не вызывал вас. Мне пришлось напомнить ему, что закон не дозволяет задерживать человека без суда больше чем на сутки, и он с неохотой уступил. А в пуне Умая весьма неспокойно, и дон Альваро приехать не мог. Говорят, там идет перестрелка и замешан в этом Дикарь. Однажды ночью даже напали на поместье и убили двух надсмотрщиков.

Росендо молчал.

— Я бы на вашем месте использовал свое влияние и прекратил беспорядки. Ведь все это из-за вас…

— Вы думаете, я могу отсюда выйти?

— Да, если не нарушат закона.

— Вы хороший человек, дон Корреа, и еще верите в закон. Но они нас запутают…

— Ну что вы, Маки, не падайте духом! Вы отвечали прекрасно, и не вам унывать…

— Я защищаюсь по привычке, да и правда — сама себе защита, а когда начнутся эти перекрестные допросы, вы сами увидите.

— Но ведь нужны доказательства…

— Все будет, дон Корреа, а пока я прошу вас, надейтесь не на меня, а на общинников. Я много думал и понял, что мне конец…

Смеркалось, и тусклая мгла переходила из галерей во двор.

— Похлопочите там, очень я мучаюсь без солнца. Чтобы я никого не видел, они меня и во двор не выпускают!..

— Хорошо, Росендо. Сегодня же похлопочу, и еще я скажу, чтобы вас перевели из этой камеры. Это, в сущности, карцер, а ведь в тюрьму сажают «не для наказания, а для изоляции», — процитировал Корреа какой-то юридический труд.

— Дай вам бог…

— Вы ни о чем не беспокойтесь. С общинниками я связан. Контора моя рядом, у самой церкви. Пошлите за мной, если что.

Адвокат ушел, и шаги его затихли в коридоре, а Росендо еще долго видел его перекрещенное решеткой лицо. Корреа был молод, смугл, с прямым взглядом и не очень веселой улыбкой… Что он думает? Разве он не видит, какие силы собрались против них, не вооруженных ничем, кроме закона, который так часто нарушают? А все же хорошо знать, что есть еще на свете добрые люди.

На другой день, после завтрака, Росендо вывели на прогулку. Тюрьма была старая, с двумя дворами, и он попал во внутренний. Там было много заключенных, они то и дело подходили к Росендо — индейцы и чоло, разных возрастов, почти все в пончо. Вскоре появился Хасинто Прието, обнял Росендо и назвал своим братом. Кузнец был все в той же шапке, в том же дешевом костюме, в тех же грубых ботинках. Только лицо его побледнело от тюремной мглы.

— Росендо, сядь на скамейку… сделай милость, сядь…

У кузнеца была в руке скамеечка.

— Да я лучше на землю, если дозволяется…

— Нет, сядь сюда, а я постою, все ж я помоложе…

Росендо сел, но Хасинто стоять не пришлось, — он увидел камень и подтащил его к самой скамейке. Заключенные с восторгом глядели на него. Сильный человек доп Хасинто!

— Гляди, Росендо, какой двор грязный, вон там — прямо свалка. Знаешь, отчего мы здесь? Из-за воровства. Раньше нас водили в мощеный двор, а в проходной были деревянные ставни, вот такие толстые. И представь себе, супрефект пронюхал, что они из дорогого дерева, и продал их с начальником на пару. Из-за каких-то несчастных десяти или там двадцати солей пас гоняют сюда. Чтобы с улицы не видели, как в тюрьме худо, суют людей в сырую яму…

Эта часть тюрьмы была совсем старая. Крыша протекала, пустые галереи и переходы дышали сыростью. Да и во дворе солнце подсушило лишь один край, где и гуляли узники. Рядом была топкая грязь, по вонючим лужам плавала зеленая ряска, а подальше серела обветшалая, источенная водою стена. Все тут было печально, особенно люди, босые индейцы в рваных пончо, словно голодные звери. На тех, кто был во власти сеньора судьи, отпускалось по двадцать сентаво в день. Каким же чудом, спросите вы, они кормились? Если некому было приносить им еду, они жили подсушенным маисом, кокой да скудными объедками. Тем же, кто был в ведении супрефекта, приходилось и того хуже. Они не получали ничего и еще приплачивали, если им удавалось отсюда выйти. Денег у них чаще всего не было, и супрефект договаривался с кем-нибудь из поместья или с шахты, и там у них вычитали, сколько нужно. Метисы, кроме одного или двух, содержались не лучше. Но они были городские, носили фабричные костюмы и презирали деревенщину. Обо всем этом старому алькальду рассказал кузнец.

— И ничего тебе не бывает за то, что ты их бранишь? — спрашивал друга Росендо.

— А что мне сделают! Среди этих бедняг доносчики есть, я нарочно и говорю, чтобы знали.

— Нет, Хасинто, по-моему ты не прав…

Несчастье сроднило их, и они как-то сразу перешли на «ты».