Сиро Алегрия - В большом чуждом мире

Амадео решил поговорить с главным надсмотрщиком, попросить работу в горах. Но тот наотрез отказался, «чтобы другим не повадно было».

Снова приближалось время сбора коки, и надо было ожидать возврата болезни. Оставалось одно: уходить. А куда? Долг подскочил до шестидесяти солей, и, зная, что он из Руми, за ним пошлют в те края. Значит, надо податься в другое хозяйство…

Они добрались до поместья Ламас. Им не дали пи дома, ни земли, — свободных не было. Пришлось спать в овине и есть на кухне со слугами. Через несколько дней явились два надсмотрщика из Кальчиса. Новый помещик оплатил долг, и Амадео с женой смогли остаться, но опять оказались привязаны к месту. Что поделаешь!

Клочок земли им нужен был крошечный, а стоил он многого…

Старый алькальд не падал духом. Он еще стремился к борьбе — то ли в сердце его воскрес дух неукротимых предков, то ли (и это вернее) он черпал силы от земли. Как большая горная птица, он любил вершины, и любовь эта сочеталась с тягой к земледелию и оседлости. Картофель многого не обещал, но некоторые его сорта хорошо растут в горах, да и ячмень и гречиха гор не боятся. В общине родились два мальчика, их назвали Индалесио и Герман. Родился теленок и вскоре уже радостно бегал, ибо не знал иной земли, и эта ему понравилась. Росендо думал, что и с детьми будет так же — вырастут, не ведая былого, и мудрые силы бытия привяжут их к новой жизни.

Понемногу приноравливались к ней и члены общины. Никто уже не думал уходить, пока дело не дойдет до крайности. Мрачное уныние первых дней мало-помалу рассеялось, и люди уже считали, что долго печалиться грех. Подтверждая их правоту, через два месяца вернулся Педро Майта с женой и четырьмя детьми. Работу на новом месте он нашел, но жилось ему худо, и теперь он постоянно рассказывал о своих и чужих невзгодах. Кто не бывал в поместье, не знает, как там плохо, — и работать тяжело, и, главное, тебя за человека не считают. Колоны, бедняги, привыкли, да и долги их не отпускают. Майта потратил все, что у него было, и вернулся домой поскорее, пока не задолжал. Родичи других ушедших общинников спрашивали о своих, но он ничего о них не слышал.

Росендо сидел у гречишного поля, любуясь лиловатой порослью, чуть побитой дождем. Гречиха неудержимо рвалась из земли, и ее свежие всходы радовали сердце и взор. Ветер бил ее, но не сломал, и старый алькальд сравнивал этот злак с народом. Взглянув на свою старую сандалию, он подумал о том, как все обеднели, — нет ни кожи, ни денег. На хлопоты, бумаги и адвоката извели больше тысячи. Последнее время Росендо тратил на общинные дела свои деньги, но скрывал это, чтобы его не заподозрили в заискивании перед общиной. На двадцать солей, которые Аугусто заплатил за лошадь, рехидоры решили обновить статую святого Исидора, но кожи ему на одежду добыть было неоткуда… Зарезать корову нельзя, стадо и так сильно уменьшилось. Надо завтра пойти в Умай и потребовать быка, которого незаконно загнал к себе Аменабар. Придется беседовать с помещиком. Что же сказать ему? Алькальд готовился вежливо, но ясно отказаться, если ему предложат, чтобы общинники работали на шахте, которая, по слухам, вот-вот должна была открыться. Община потеряла несколько дойных коров, двух волов и быка. Молчать больше нельзя, очень уж без них плохо. Как распашешь землю без быков?

И на другой день Росендо с Артидоро Отеисой, который больше всех пекся о скоте, пришли в поместье.

— Постой-ка тут, — сказал Росендо. — Если что со мной случится, скажешь нашим.

Росендо пошел по загонам, где пахло навозом и потом; коровы дрались и бодали друг друга до крови. Вскоре он признал своего быка, понурого и такого голодного, что все ребра у него выпирали. Его как раз собирались клеймить.

— Это наш бык, общинный, — сказал алькальд.

— А дон Альваро говорил — наш. Он его у Онофре Росаса купил.

Росендо рассердился.

— Что ж вы, клейма не признали? Вот оно…

— Ну и что? Сын Онофре у нас тут служит.

Росендо не отстал:

— Ничего я не знаю! Это наш бык.

— Все может быть, а клеймо нам велено поставить.

— Не имеете права!

— Мы люди подневольные… Вы лучше с хозяином говорите…

Равнодушие это совсем вывело алькальда из себя. Он хотел, чтобы пеоны хоть ему посочувствовали, они ведь тоже бедные, тоже индейцы. Презрительно взглянув на них, Росендо пошел к помещику.

Дон Альваро, весь в белом, беседовал в дверях кабинета с какими-то людьми из Мунчи, пришедшими за скотом. Никогда он еще не казался Росендо столь отвратительным, — глаза злые, черные усы торчат вверх, лицо белое, сытое, сам высокий, наглый.

— Я приказал собрать скот, — говорил дон Альваро, — чтобы пресечь ваши плутни. Вы держите в Руми больше скота, чем выводите на годовой сбор. Что ж, заплатите по десять солей штрафа за каждую корову.

— Сеньор, я…

— Сеньор, у меня десять коров забрали, как мне столько заплатить…

— Ничего не знаю. Или вы платите, или мы ставим мое клеймо. Сколько можно терпеть кражи в конце концов!

Несчастным пришлось платить, и помещик за сотню коров собрал больше тысячи солей. Поистине, выгодное дельце! К своей радости, Росендо приметил среди обобранных родича Сенобио Гарсиа. Потом он приблизился к дону Альваро, поздоровался и сказал:

— Сеньор, у этого быка наше клеймо…

Поигрывая хлыстом, дон Альваро сердито буркнул, что бык — здешний, из поместья.

— Сеньор, — повторил алькальд, — у него наше клеймо…

— Какое еще клеймо? Как ты смеешь? Это клеймо Онофре Росаса, я купил у него быка.

— Сеньор, смилуйтесь, он нам для работы нужен…

Дон Альваро окончательно разгневался. Рядом с ним, словно охотничья собака, выжидательно стоял надсмотрщик.

— Сеньор, я дам вам корову или двух коров…

Помещик ударил его хлыстом по лицу:

— А ну, пошел отсюда, индеец поганый!

Росендо ушел. Кровь текла у него из носа и изо рта. Отеиса взглянул на него и ничего не сказал, а старый алькальд, добравшись до ближайшей канавы, встал на колени и умылся дрожащими руками. Вода стала красной. Отеиса вел за ним лошадей, и горло у него перехватило от горя. Окровавленный коленопреклоненный алькальд показался ему символом общины. Нет, лучше умереть. Росендо медленно поднялся и с помощью рехидора сел в седло. Они долго ехали молча.

— Что скажешь, Артидоро?

— Что тут сказать, тайта? Пес он, и больше ничего. Старости и то не уважает. Всадил бы я ему ножичек в брюхо, да не успею, схватят…

— А как же бык?

— Пропал. Разве что ночью выкрасть…

— Вот и я думаю…

По склону, на который вступили Росендо с рехидором, люди из Мунчи гнали скот. Вскоре, поднявшись повыше, наши путники увидели, что гонят его на эту ночь в ближний загон. Конечно, общинного быка уже оклеймили, да и вообще его не отличить в сумерках. И все же Росендо и Артидоро притаились в расщелине, а когда стемнело, вернулись.