Сиро Алегрия - В большом чуждом мире

— Я умру, хозяин. Не дайте мне умереть, хозяин.

Дон Косме приказал ему:

— Иди к воде, живо.

Неподалеку от дома была прорыта канава, из нее брали воду для поливки.

— Войди в воду, — снова приказал дон Косме.

Иполито растянулся в канаве.

— Подержи ему голову, — сказал хозяин Амадео, и тот, войдя в воду, стал поддерживать лохматую голову. Вода была студеная, а может быть, действовал испуг, но Амадео чувствовал, как холод растекается по жилам. Дон Косме поставил свечу за камень, чтобы ее не задуло ветром, и разорвал окровавленную рубаху на дрожащем теле Иполито.

— А, черт, — пробормотал он, — уже распухает. Ущипни себя, чувствуешь?

Иполито ущипнул себя за грудь и чуть не взвыл:

— Ничего не чувствую. Я умру… Не дайте мне умереть, хозяин!

Ночь стояла непроглядная, душная, едва можно было различить прямоугольники домов и округлые контуры ближних деревьев. Пролетел светлячок, прошивая ночной мрак ниткой света.

— Не дайте мне умереть, хозяин.

Вдали громко запыхтели кузнечные мехи и показался язык пламени.

— Живее! — крикнул дон Косме.

Тут пришли посланные за лимонами. Ударом ножа рассекая золотистые плоды, дои Косме выжимал их в открытый рот Иполито. Осунувшийся, мертвенно-бледный, тот с трудом глотал сок, от которого у него сводило лицо…

— Успокойся, — велел ему дон Косме. — Вода охлаждает тело, и яд не распространяется. Лимоны тоже помогут. Сейчас принесут клейма.

Тут он вспомнил, что можно прижечь рану свечой, и попросил Иполито выставить грудь из воды, но только измазал его салом. На блестящем от влаги теле виднелась страшная опухоль. Тогда он достал спички и стал прижигать кожу вокруг раны. Яд уже сильно разлился. Иполито не ощущал и огня.

— Не дайте мне умереть… еще лимончика… Так…

Все головы склонились над несчастным, смуглые руки то и дело протягивались к нему, выжимая лимоны в раскрытый рот. Наконец подоспели с клеймами.

— Оставьте одно, а другое раскаляйте! — сердито крикнул хозяин, видя, что ему несут оба.

Пеоны повиновались, и дон Косме, взяв накаленный докрасна кусок железа, резко прижал его к груди Иполито. Запахло паленой кожей, и кое-кому невольно вспомнилась жареная свинина. Все искренне жалели бедного Иполито. Меж тем дон Косме приставлял брусок к разным местам.

— Так, так, хозяин… Помоги тебе бог… Прижги получше, хозяин, миленький.

Страдалец не чувствовал никакой боли. Брусок совсем остыл, и дон Косме потребовал другой. Снова раскаленное железо погрузилось в оплывшее, напоенное ядом тело.

— Прижги покрепче, хозяин, прижги.

Хозяин прижег все распухшее место до самых краев.

— Здесь не надо… ой-ой… жжется… Ближе к середине, прижги получше, хозяин, — стонал несчастный.

Яд уже не мог распространяться по сожженной, омертвевшей плоти, и дон Косме счел лечение оконченным. Амадео, Иполито и все те, кто спал под открытым небом, пробыли до утра у воды. Весело пробудились счастливые птицы, но голос их теперь казался необычным, словно они не могли остаться безучастными к людской беде. И все же их ликующий щебет наполнил собою мир, как и первые лучи солнца, и бедный Иполито радовался, что остался жив. Пеоны переворошили постели, но змею нашли лишь в зарослях кустарника. Она была красно-желтая с белесыми пятнами. Атункуйяна. Каждому хотелось убить ее, и скоро гибкое извивающееся тело превратилось в безжизненный лоскут.

— Сжечь! — приказал дон Косме.

На кончике палки змею подтащили к наскоро сложенному костру.

Дон Косме дал Иполито какую-то мазь. Амадео с ужасом смотрел на чудовищную рану. У самой забитой лошади он не видел таких ран. Иполито все еще не оправился. Он побледнел так, что казался прозрачным, и у него дрожали руки. Хозяин отослал его домой; все предсказывали, что он умрет.

Пеоны стали вспоминать о смертельных укусах змей. Самой печальной была история с французом Лафитом — дон Косме утверждал, что произносить надо Лафи, но пеоны худо в этом разбирались. Покойник был путешественником, ходил из одного конца страны в другой, делал какие-то расчеты, глядел в трубку и что-то выкапывал из земли. В Кондомарке он сошелся с одной девушкой, с которой прижил двоих детей, и все четверо иногда появлялись в Чумане, напротив слияния шумливого и бурливого Чусгона с более степенным Мараньоном. И вот однажды в зарослях ядовитая змея укусила француза. Что могла сделать молодая женщина да двое младенцев в безлюдном лесу? Только плакать над несчастным. Он их даже не видел. Бедный француз, умирая, стал говорить на своем непонятном языке и словно звал кого-то… Кому было слушать его, кому откликнуться? Женщина и дети плакали навзрыд, и только скалы им отзывались… Несколько лет спустя один пеон встретил ее с подросшими сыновьями в Ангашльянче. Там они поселились. И странно было видеть двух светловолосых мальчишек в туземной одежде.

Но рассказы о змеях в конце концов были исчерпаны, и ночи в бараке вновь стали тихими. Слышалось лишь гуденье москитов, порою тягостный вздох или шепот, а иногда — и попыхиванье трубки. Покрытую волдырями кожу сильно жгло, лихорадка просачивалась в кровь. Амадео боялся теперь змей и не мог крепко спать. Звон москитов раздражал его, он пробовал ловить их, но только зря размахивал руками в темноте.

Еще через неделю работы Амадео увидел на апельсиновом дереве змею интиуараку и рассек ее одним ударом ножа. В тот день ему сказали, что он должен пойти на сбор коки.

Вместе с десятью слабосильными пеонами его поставили рядом со счетчиком, дошедшим уже до середины посадок.

— Счетчик, оставь еще одиннадцать рядов для вот этих. Пусть спасибо скажут, что мы ставим их сюда, одного — потому, что он новенький, а других — потому, что они все равно никуда не годятся. Надо бы им дать особый участок, чтобы повытрясти из них лень…

Так говорили два надсмотрщика, а Амадео не знал, что недавно они обесчестили его жену. Когда они собирали недостающих, один из них сказал: «Сюда приехала красивая баба, а муж ее на сборе». Они спешились возле очага, на котором она готовила еду. «Вот хотим испытать тебя». Когда она разгадала их намерения и попыталась бежать, они уже держали ее за локти. Потом втащили в одну из комнат и там изнасиловали. Бедняжка, с которой первый раз в жизни обращались грубо, могла только оплакивать свое унижение: «Я женщина бедная, защитить меня некому… Трусы вы, трусы!» Надсмотрщики усмехались и приговаривали, что она дура.

Амадео расстелил брезент, как это делали другие, пригнул куст и стал быстро срывать листья. Всего и дела? Легкая работа. Надо немного наловчиться, чтобы не оставлять ни одного листика. Нашел он и знаменитую гусеницу, которая то сжималась, то вытягивалась во всю длину, словно измеряла расстояние.