Сиро Алегрия - В большом чуждом мире

— Деритесь, курицы, довольно квохтать!

Ноги их ступали по крови. Жаба понял, что если быстро не разделается с противником, то сам ослабнет. Он прыгнул, повернулся, перехватил нож и снова наскочил. На сей раз ему удалось поцарапать медведю руку. Но Доротео, впервые за все время боя, напал, и как раз тогда, когда противник радовался удаче. Ну и рана! Щека у Жабы разошлась, из окровавленного рта выпал шарик коки. Весь пол был уже в крови, ноги скользили, и снизу шел горячий пар, сгущавшийся в вечерней прохладе. Один из двоих должен был умереть; враги себя не помнили от ярости, особенно мучительной, ибо приходилось сдерживаться, чтобы хорошо рассчитать удар.

— Не уступай, Жаба…

Жаба плакал от злости и бессилия. Ему хотелось пропороть живот Доротео, но тот обмотанной рукой надежно защищал и живот и грудь, такую мясистую, что нож с трудом достал бы до сердца, разве что со спины. Жаба, отчаянно наскакивая, забывал о защите. Все наперед угадывает, проклятый! Попробуем левой. Один раз, стремительно отскочив, Доротео чуть не упал. Жаба отметил про себя, что тот скользит. С каждой минутой чья-то смерть становилась все неизбежней. Зрители нервно глотали слюну, поражаясь стойкости бойцов.

— Молодцы! — заметил кто-то.

Жизнь представлялась призрачной и неверной, смерть — ощутимой и близкой.

— Истекут кровью…

— Пора бы кончать…

Никто из зрителей не жалел дерущихся. Все смотрели па бой со звериным наслаждением, не пытаясь помешать. Кондоруми и Херонимо поначалу страшно испугались, но быстро успокоились. Им уже казалось, что без смерти и драка не драка. Дрожала лишь звезда, заглядывая в отверстие пещеры. Костер все еще горел ровным пламенем. Жаба подался спиной к очагу и загородил свет. Потом он запрыгал из стороны в сторону, и Доротео, резко повернувшись, упал. На это и надеялся Жаба. Он бросился на него, чтобы рассечь ему грудь, но тот, быстро поджав ноги, с силой отбросил противника к стене. Однако на одной его ноге осталась широкая рана. Оба вскочили, хрипя от злости. Кровь дымилась, и зрители тоже разъярились, словно хищные звери. Никто уже не мог стоять спокойно. Кондоруми взбесило, что Жаба накинулся на лежачего. Бандиты ревели:

— Да скорей вы!..

Ножи уже не сверкали, с них стекала кровь, как с языка пумы. Кровь была на земле, на пончо, на лицах. У Доротео вдруг оказалась рана на лбу, и красная густая пелена застлала ему глаза. Кто обессилеет первым, тот и умрет. Жаба боялся оказаться этим первым и потому спешил.

— Нападай… — крикнул другу Херонимо, видя, что Киспе упускает удобный случай.

Доротео махнул рукой, Жаба резко отскочил назад, задев Кондоруми, и тот, потеряв самообладание, толкнул его с такой силой, что Жаба повалился лицом вниз. Доротео тотчас всадил ему в горло нож.

— Ах, так! — вскричал один из друзей Жабы, видя, как его толкнули, и бросился с ножом на Кондоруми.

Херонимо тоже взмахнул ножом, но Кондоруми уже успел схватить нападающего за руку и отшвырнуть в сторону. Бандит, ударившись о камень, разбил себе голову. Началась настоящая свалка. Кто-то ранил Херонимо в грудь, Адвокат пришел ему на помощь, а Доротео, защищаясь против двоих, отступал к выходу; Кондоруми кричал, чтобы ему дали нож. Тут появился Васкес с револьвером в руке и, выскочив на середину пещеры, закричал громовым голосом:

— Стой, гады! Что делаете!..

Все остановились, и Валенсио, задержавшийся у входа, ударил рукояткой по шее того, кто упрямо наступал на Доротео. Бандиты медленно, неохотно засовывали за пояс ножи. Дикарь сказал:

— Объяснений мне не нужно: я все видел. Кто еще захочет драться, получит пять пуль в кубышку…

Он ушел в сопровождении Валенсио, крикнув с порога, как того и требовало положение непререкаемого вожака:

— Если кто намерен драться со мной, я готов…

Дикарь бился превосходно, зорко следя за противником своим карим глазом. Он был очень ловок и силен, умел нанести смертельный удар, пока соперник только еще применялся к его тактике. Так что никто главарю не ответил.

Начался дождь. Бандиты подтащили обоих мертвых к выходу, намереваясь похоронить их на следующий день, потом обмыли свои раны и разлеглись по углам, не забрызганным кровью. В середине пещеры в отсветах угасающего костра еще курился легкий дымок, растворяясь в прохладном тумане, проникающем снаружи. Одни заснули, другие вспоминали превратности драки. Ранены были все три новичка и два ветерана. У Доротео очень болела порезанная нога. Бинтов у них не было, на рану наложили вату и забинтовали кушаком. Новоявленного дуэлянта поражало лишь то обстоятельство, что ему ни разу не вспомнился судия праведный. По-видимому, это сам бог спас его без молитвы. Адвокат прервал его размышления:

— Ну, теперь ты убил человека и видел кровь. Вы уже как мы…

Так общинники стали настоящими бандитами.

Из Янаньяуи ушло много молодых мужчин и несколько пожилых. Они хотели устроиться получше, а может, и преуспеть. Поговаривали, что в других местах зарабатывают хорошие деньги и живут в достатке. Ушли Кали-сто Паукар, Амадео Ильяс с женой, Деметрио Сумальякта, Хуан Медрано и Симона, которым родители очень советовали обвенчаться при первой возможности, Ромуло Кинто с женой и маленьким сыном, еще ничего не знавшим о бедах и лишениях, и многие другие — те, кто стоит для нас как бы в отдалении и чьих имен мы не назовем, не зная, доведется ли нам повстречать их на широких дорогах жизни. Думал уйти и Адриан Сантос, но родители удержали его, говоря, что он слишком молод…

Дела общины шли все хуже. Скот пропадал, а посевы на новых, холодных землях не обещали ничего хорошего. Год ожидался неурожайный; неясно было, удастся ли намолотить зерна хотя бы себе на прокорм.

К тому же дон Альваро не унимался. Надсмотрщик Рамон Брисеньо пригрозил пастухам, что скоро им придется повиноваться ему, как представителю помещика. Похоже было, что общинников хотят доконать голодом, и начинают с захвата скота. В таком случае действительно лучше уйти. Росендо молчал. Что мог он сказать? Старый алькальд страдал, видя распад общины, но удерживать людей значило бы обрекать их на рабство пли на голод.

Многие общинники считали себя слишком старыми, чтобы менять привычки, или боялись подвергать опасности большую семью. Уходившие не знали толком, куда им идти и что делать. Некоторые, подобно Аугусто Маки, поверили слухам и ожидали удачи. Покидая общину, народ спускался по тропинке, которая вела к селению; или шел по другой, пересекавшей каменные развалины и терявшейся в складках Вершины за дорогой в город; или, наконец, поднимался по третьей, которая извивалась в пустынной пуне. Уходили медленно, неся тяжелые узлы. Уходили во все стороны света…