Сиро Алегрия - В большом чуждом мире

Они никогда не думали об убийствах, такого с ними еще не бывало. К тому же Доротео Киспе верил в судию. Кондоруми ничего не сказал, и все трое удалились, уводя лошадей и мула. Дикарю они доложили, что путников не нашли. Он слушал, глядя на них каменным глазом, а потом пробормотал:

— Трусы индейские!.. Так всегда с новичками. Чего же тогда беретесь за мужское дело? Идите назад… Учитесь быть мужчинами.

Над пуной Уарки занялся новый день.

Когда Бисмарк увидел, что лошадей увели, он застыл на месте. Несомненно, то была кража, — если бы они сбежали сами, они поломали бы кусты. Заждавшись, Мельба вышла из пещеры и подбежала к нему.

— Кусты не поломаны и не вырваны? Посмотри на земле, пет ли там веревок.

Рядом виднелись следы подков. Их лошади подкованы не были.

— Бисмарк, Бисмарк, это разбойники… Уйдем отсюда…

Она побежала, он кинулся за ней и остановил ее.

— Господи, какая я несчастная!.. — долго и горько причитала Мельба.

Они вернулись в пещеру, попили чаю и съели с голоду все бисквиты.

— Что нам теперь делать? — спросила Мельба.

— Подождем проезжих или погонщиков, они хоть тебе мула дадут.

— Да кто тут ходит, в такой глуши!

— Ну, я пойду за нашим погонщиком.

— А я? Я и минуты одна не останусь!

— Пойдем вместе.

— Не могу, нет сил. Я возвращаюсь, сейчас же возвращаюсь в город!

— До него десять лиг.

— Под гору идти легче. Я ухожу!..

— Не спеши, Мельбита, подожди…

— Кого мне ждать, разбойников?

И впрямь она взяла сумку и пошла обратно. Пришлось и ему идти за ней, взвалив на спину котомку.

Сперва Мельба шагала упорно и решительно, и могло показаться, что ее хватит на целых двадцать лиг. Шла она молча, то и дело прикладывая платочек к глазам и оглядываясь на жирного, неповоротливого, красноносого Бисмарка, а он, отирая пот, просил ее идти помедленней. Гетры жали, ему пришлось их снять и положить в котомку. В кожаных штанах, обтягивающих зад и ляжки, он был удивительно смешон. Мельба увидела его уголком глаза и поневоле улыбнулась…

Мы не будем рассказывать обо всех превратностях их пути. Дорога пошла вниз, но измученной Мельбе не стало легче. На пологом склоне пещер не было, а в небе собирались грозовые тучи. Мельба оперлась о плечо своего спутника. Она то и дело спотыкалась о камни, сильно кашляла, и ее мучила боль в груди. Когда она зарыдала в голос, Бисмарку стало и жаль ее, и как-то неприятно, что красивейшая из женщин столь хрупка и слаба духом. Но вот из-за горы показался индеец, погонявший осла. Они присели, чтобы подождать его.

— Одолжи мне осла, — попросил Бисмарк.

— Нет.

— Ну, продай.

— Нет, сеньор.

— Сделай милость! Видишь, сеньорита не может идти, она больна. У нас отняли лошадей, а идти она не в силах…

Индеец взирал на них, как бы говоря: «А мне что? Пострадайте хоть раз и вы, баре проклятые! Вы-то нас жалеете?» Так он и думал.

— Чужой у меня осел… — сказал он, рывком сдвигая его с места.

Бисмарк не выдержал и, осыпая индейца бранью, выхватил револьвер. Индеец выпустил веревку и убежал. Осел был старый, мохнатый, на редкость неповоротливый. Пришлось сесть на него вдвоем, одна бы Мельба не удержалась, и несчастный осел еле полз. Между тем горы заволакивал серый густой туман. Мельба все плакала; Бисмарк без особого успеха колотил пятками осла. Хлынул дождь, и осел вовсе остановился. Пончо промокли; ощутив на спине холодный компресс, Мельба совсем перестала владеть собой и все порывалась спрыгнуть на землю. К счастью, ливень быстро кончился, ветер разогнал облака, выглянуло солнце, но от ветра сильно ныла грудь. Мельба настолько отчаялась, что даже не обрадовалась показавшимся вдали деревьям и ярко-красным мокрым крышам. Бисмарк чувствовал, как ее трясет, как она содрогается от кашля. Осел повалился на землю от усталости. Но тут, к счастью, им повстречался «Ученый» — человек лет двадцати пяти, хотя с виду ему можно было дать все сорок, второй после Пьеролиста городской чудак. Он был сыном секретаря муниципалитета и в школе учился лучше всех, каждое слово зубрил наизусть. Его ставили всем в пример. После школы он принялся зубрить толковый словарь. Восхищались им уже меньше, а порою и смеялись. «Разве можно выучить словарь?» Зато крестьяне его обожали и окрестили Ученым. Он вечно бродил по окраинам с черным зонтиком и объемистым красным словарем, причем зонтик держал раскрытым и зиму и лето, должно быть, чтобы знания не улетучивались. Глядел он вверх, опасаясь нескромного взгляда, и твердил вслух слова, спотыкаясь о камни и топча посевы. Крестьяне говорили: «Ученый человек!..» Он уже дошел до буквы Г, в полной мере ощущал свою значительность и особенно возгордился, обнаружив, что похож на Сократа — такой же курносый. Вот и сейчас он прогуливался по окраине, когда Бисмарк громко окликнул его:

— Сеньор, сеньор!

Он с неудовольствием остановился и пронзил наглеца суровым взглядом, но, увидев, что это Бисмарк Руис, закрыл зонтик и важно приблизился. Мельба сидела у обочины и сильно кашляла; платье се было все в ослиной шерсти.

— Сеньор, у нас беда. К тому же осел упал, взгляните. Прошу вас о помощи…

Ученый не совсем понял, как он может заменить осла, и счел, что надо бы выражаться точнее, но простил Бисмарка, ибо тот был с виду уж очень несчастен. Адвокат и в самом деле был несчастен и настолько пал духом, что нс видел, как ушедший было индеец расталкивает своего осла.

— Почему сеньорита кашляет? — спросил Ученый.

— У нее, наверное, воспаление легких…

— Так, так… — Ученый подумал и сообщил: — Воспаление это излишнее скопление крови в каком-либо месте тела. Воспалительный — связанный с воспалением…

— Вы очень образованны, — заметил Бисмарк, — но сейчас я прошу нам помочь.

Курносый мудрец и несчастный адвокат понесли Мельбу на руках. Они часто останавливались и в город пришли затемно.

Мельба послала за барышнями Пименталь. Ветер, усталость и сырость сделали свое дело, у больной был жар, она харкала кровью. Лауре она подарила кошелек с пятью тысячами и еще до рассвета скончалась. Бисмарк плакал как дитя и клял судьбу. Ему стало совсем худо, когда он увидел, что посетители вечеринок па похороны не пришли. Он один отвез на кладбище свою возлюбленную, которая теперь стала всем в городе еще более чужой.

Дома его приняли без упреков. Бедная жена не сказала ни слова. Вскоре он пошел в контору. Жизнь снова стала обретать свой обычный ритм, потянулись унылые дни. Дел накопилось немало. Бисмарк взял одно и долго его читал. Писарь-каллиграф куда-то делся, и он принялся писать сам, словно возвращаясь из сновидений в тусклую повседневность: «Сеньору судье первой инстанции…»

Холодной безлунной ночью, когда дул сильный ветер, Аугусто с Маргичей сидели у озера. Аугусто напевал: