Сиро Алегрия - В большом чуждом мире

Они выехали утром. Дул сильный ветер. Мельба закуталась в толстую шаль и все же то и дело кашляла. Погонщик, хоть и пешком, двигался быстрее их, и Бисмарк крикнул ему:

Подождешь нас на постоялом дворе.

— Хорошо, сеньор…

Погонщик исчез за горой, и Мельба, ехавшая впереди, видела лишь серую, холодную пуну. Она не любила гор, ее пугали мрачные вершины, окружающие тебя кольцом, отделяющие от мира, убивающие печалью. Ей было привычно глядеть на ласковые волны и мягкие дюны; горы в ее краю высились так далеко, что она и не думала об их жестокой суровости. Теперь она вздрагивала, завидев страшную, бесформенную скалу, холодную от дождей и ветра. К тому же вокруг не было никакого пристанища. Бисмарк заметил, что его возлюбленной не по себе, и спросил:

— Что с тобой, Мельбита?

— А что со мной может быть? Боюсь я этих гор, они такие неприютные. Кто нам поможет, если я вконец раскашляюсь?

Она вынула платок и отерла горькие слезы.

— Скоро отдохнешь. Конечно, это не гостиница…

— Думаешь, я не знаю? Каменный сарай без двери, крыша дырявая… Нет, это не для людей…

И слезы полились рекой.

— Ну, Мельбита, не плачь…

Бисмарк привык к этим приступам печали, они повторялись часто, и он не очень беспокоился.

Между тем Доротео Киспе с товарищами были уже близко. Ехали они медленно и осторожно.

— Нападем? — скорее предложил, чем спросил Херонимо.

— М-м, — промычал Доротео, — подождем, пока стемнеет. Кто-то там с гор смотрит…

Мельба все больше уставала. Она думала, что выздоровела, а вот ослабела так быстро: спина болела, кашель усилился.

— Мы не можем немного отдохнуть? — спросила она.

Бисмарк снял ее с седла и расстелил на земле пончо. Мельба легла на спину. Ей очень шла синяя амазонка, руки ее были еще белее и красивей, нежное лицо чуть-чуть порозовело.

— А дождь не пойдет? Видишь, какие тучи! Что будет, если пойдет дождь?

— Мы вымокнем, девочка, — пошутил Бисмарк.

— Ах, какой ты противный! Ты хочешь моей смерти? Боже, какая я несчастная!

Она зарыдала. Бисмарк сел рядом с ней, чтобы ее успокоить, и закурил сигарету.

— Зачем ты куришь? Ты же знаешь, я от дыма кашляю… Какая я несчастная!

Бисмарк бросил сигарету. Мельба нескоро поднялась и все же сказала, что усталость ее не прошла. Выход был один: ехать к постоялому двору. Мрачные зимние сумерки сгущались над ними.

— А мы успеем до ночи? — спросила Мельба, оборачиваясь к спутнику, и вдруг вскрикнула. Бисмарк тоже оглянулся.

— Посмотри, кто там? У них ружья…

Они заметили разбойников лишь сейчас.

— Надсмотрщики, я думаю, — сказал, храбрясь, Бисмарк.

Так они и решили. Люди с ружьями свернули куда-то и исчезли за горой. Тьма сгущалась, ветер дул сильнее, и Мельба совсем раскашлялась. Они миновали много троп, но впереди видели только неровную, красную линию горизонта.

— Не доберемся…

— Что же нам делать?

— Здесь есть пещеры.

— Ах, почему я такая несчастная?

Они поехали дальше, держась у самых гор, и наконец добрались до пещер. Бисмарк соорудил ложе из пледов и пончо и привязал лошадей на лугу, чтобы они подкормились. Мельба тем временем все стонала: «Почему я такая несчастная?» Бисмарк вспомнил, что у него в переметной суме есть спиртовка, бисквиты и чай, пожалел, что прочую провизию увез погонщик, и отправился поискать воды — недалеко были крохотные озерца. Место он знал плохо, задержался, и Мельба встретила его упреками. Он не придал этому значения — ничего, капризничает — и, попивая чай, стал хвалить себя, раз его спутница не признала его заслуг.

— Хорошо я тебя везу, а? Я ведь в юности попутешествовал… Что бы мы делали, если бы я не знал про эти пещеры? А если б я не знал про воду?

Наконец Мельба улыбнулась той обольстительной улыбкой, от которой он терял голову. В пещере было сыро, плохо пахло, вода оказалась солоноватой, и все же Мельба улыбнулась. Бисмарк переменил тему.

— Все это для тебя, Мельбита. Что такое пять тысяч? Смешно! Я мог бы уничтожить Аменабара. Он совершил массу беззаконий. Я не надеялся на судью и составил заранее убийственную апелляцию. Ты не верь, что ее украли. Я мог бы попросить у супрефекта гарантий (звучит, а?), гарантий. Я мог бы потребовать, чтобы почту сопровождали солдаты. Ах, какая апелляция ушла из рук! И все ради тебя…

Мельба предпочла бы менее юридические заверения в любви, но улыбалась все так же. Они погасили спиртовку и улеглись.

Бисмарк не ведал счастья до сорока лет, и прежняя жизнь представлялась ему пустой. Чуждая, никчемная жена и скучный шелест гербовой бумаги… Что он видел? Крючкотворство, мелкие подвохи. А теперь к нему явилась истинная радость. Мельба уже спала, и Бисмарк, засыпая, думал о светлых днях в Косте, далеко от всех, наедине с любовью.

Доротео и его приятели подошли к пещерам ночью. Сначала они заглянули на постоялый двор и увели мула, Теперь захватили лошадей и связали их и мула в ряд, чтобы потом угнать. Оставалось разделаться с людьми, отомстить за грабеж и нищету, за пролитые слезы и за грядущие беды. Бисмарк Руис и его любовница были тут, рядом. Всякое зло должно караться. Войти в пещеру надо кому-нибудь одному, чтобы не поднимать шума. У Бисмарка может быть револьвер. Ночь темна, и победит тот, кто выстрелит первым. Ветер в кромешной тьме больно бил по лицу. Киспе, знаток молитвы судии праведному, поднял карабин и пошел к пещере, наугад ступая в темноте. Когда на секунду утихал ветер, он слышал мерное дыхание спящих, потом понемногу различил и тела. Рука его дрожала, пока он читал молитву, а прочитав, он прицелился. Кому умереть первым? Женщина, в сущности, не виновна. Что она знала? Но если оставить ее напоследок, она перепугается. Да, убивать все ж непросто… Нелегко своими руками оборвать чужую жизнь. Может, не спи они, было бы легче! Но и разбудить их Киспе не решался. Молитва настроила его на иной, милосердный лад. Беззащитная женщина, застигнутый врасплох мужчина… Нет, поистине — убить он не мог, но боялся, что товарищи сочтут его трусом. Надо себя заставить, надо испугать их хотя бы… А вдруг подстрелят его?.. В обойме пять пуль, он выстрелит пять раз, прочешет пещеру пулями. Да еще Херонимо с Кондоруми подбавят… К чему же он все это обдумывает? Убить можно и с одного выстрела, но вот сделать этот выстрел Киспе никак не решался. Нельзя, никак нельзя стрелять в спящих. То ли он трус, то ли и впрямь это трудно. Или молитва не дает ему выстрелить, оберегает его? Вполне возможно. Он тихо вышел и, ничего не объясняя, приблизился к товарищам.

— Нету? — спросил Херонимо.,

Киспе подумал и сказал:

— Нелегко убивать… Пойди ты, а?

Но и Херонимо вдруг овладела жалость к беззащитным людям.

— Трудно… — проговорил он.