Сиро Алегрия - В большом чуждом мире

Через несколько дней из города вышел индеец, погоняя осла, который вез опечатанную курьерскую сумку. В сумке содержалась обширная документация, предназначенная для верховного суда провинции.

Жизнь общинников изменилась — не потому, что дома их стали меньше и посевы в поле другие; не потому, что никто не приезжал гостем в общину, кроме Дикаря, который появлялся два раза и беседовал с Доротео у озера; и даже не потому, что вокруг все было иным. Изменились все мелочи повседневного существования. Утром встречала зарю лишь серенькая птичка гуичо, протяжно певшая на крышах или на высоких утесах. Здесь не водились ни дрозды, ни жаворонки, ни уанчако, и даже воробьи были другие, какие-то понурые. Над равниной летали темные птички и кричали «лик-лик, лик-лик», — их так и прозвали ликликами. Хорошенькая красноклювая корикинга, черная с белым, озабоченно щебетала, искусно раскидывая сухие лепешки коровьего помета, чтобы добраться до червячков, которые заводятся под ними. В тростниковых зарослях у озера можно было иногда увидеть уток. Скот пугался пролетающих кондоров. Посевы росли с трудом на черной каменистой земле. Суровые скалы, густой туман, пронизывающий холод, скупое солнце и неумолимый ветер, казалось, убивали все живое; люди, сжавшись под пончо, ждали неизвестно чего. Не часто слышались рожок и свирель Деметрио Сумальякты. Когда, как-то вечером, запела его флейта, сама печаль рыдала в ее протяжных, истерзанных звуках, и все сердцем почувствовали, что жизнь и вправду стала совсем иной.

По вечерам шел дождь. Иногда плотный ливень яростно хлестал дома, а иногда — моросило, и тонкие струйки едва стекали с крыш. Ноябрь перевалил за половину, еще не разразившись большой грозой. Но однажды вечером, когда Клементе Яку вышел на порог своего жилища и стал кричать пастухам, чтобы они загоняли отару, небо затянуло тучами. Чуть только пастухи принялись в спешке за дело, вспыхнуло небо, рассеченное из края в край багровым пламенем, метнувшимся от Вершины к горе Руми. Страшный гром прокатился между твердью неба и каменистой землей, как в гулком барабане, и завыл ветер, иссекая скалы и приминая траву. Овцы блеяли, спеша к загону, и весь скот мчался по пампе к подножью гор, чутьем надеясь, что скалы защитят его. Снова загрохотал гром, блеснула молния, и в несколько минут пампа стала пустынной. Скот сжался в углу загона, а общинники выглядывали в узкие двери, призывая святого Исидора и особенно святую Варвару, которая спасает от грозы. Молнии сверкали, рассекая пространство, ударяли в обращенные к Мунче отроги, в утесы, в склоны Руми, а иногда скользили к равнине и врезались в нее, как меч, или катились по ней огненными шарами. Грохот сотрясал горы, и казалось, что они вот-вот обрушатся на крохотные домики, обитатели которых испуганно молчали, зная, что голос и особенно крик притягивает молнию. Потом забарабанил град, подскакивая на камнях и скопляясь в ямах. Наконец вместе с жадной вечерней мглою хлынули звонкие струи гонимого бурей ливня. Ветер швырял его о стены и трепал крыши. Потоки воды плясали в желобах, влажный воздух лился в комнаты, и перепуганный народ видел, что вся пампа затоплена, что по склонам бегут бурные ручьи, угрожающие полям, и скот в страхе жмется к скалам. Молнии метали огненные стрелы, а гром, казалось, сокрушал горы и дробил их на куски. И в самом деле вниз катились камни, текли потоки грязи. При свете очага и вспышках зарниц люди кое-как приготовили ужин. Шел час за часом, но гроза не унималась. Правда, раскаты грома немного ослабли, но дождь все так же хлестал по земле, и хотя от коки стало теплей, заснуть было трудно, когда вода и ветер рушились на дрожащие крыши. Если кто и заснул в эту ночь, то, как говорится, вполглаза. Рассвело поздно. Дождь уже затихал. Туман стал рассеиваться, и ревнивое солнце старалось проглянуть сквозь него. Небо очистилось было, но потом снова затянулось тучами. С крыш и горных склонов все еще сбегали ручьи. Пампа вся была под водой, скот попрятался где-то. Закатав штаны по колено, общинники стали выбираться из домов, чтобы посмотреть, что же натворила буря. Обвал разрушил каменную ограду загона, и погибло несколько овец. Подальше новоявленная река надвое разделила поле гречихи. Остальные посевы не пострадали, только кустики картофеля немного побил град. Поврежденных крыш было мало, их можно быстро залатать. Слава святому Исидору! Наведались и в его святилище, большую нишу, выстланную соломой, которая располагалась повыше домов и словно господствовала над ними. Ветер похозяйничал здесь вволю, растрепал крышу, дождь просочился сквозь нее, и на лице святого образовались черные, красные и белые подтеки. Известие об этом распространилось по всему селению. Общинники, наспех позавтракав, принялись разыскивать своих ослов, лошадей и коров. По пампе пришлось идти чуть не по колено в воде, в поросших кустарником ложбинах было еще глубже. Скот отыскался не весь. Люди гнали его к селению, но животные с непривычки путались воды и упирались. Многих коров вернули со склонов и из ущелий Вершины, некоторые и сами брели к родному загону. Кто-то нашел хромую корову и мертвого осла. Другой общинник наткнулся на труп Звездочки — любимой лошади Росендо. Ее убило молнией. Хозяин пришел взглянуть на нее. Рыжая шкура, как пятно крови, алела на траве, примятой потоками воды, а в нескольких шагах желтела опалина от молнии. Росендо очень горевал. Его рослый, смирный и сильный конь считался лучшим в деревне. Это был чистокровный жеребец, которого Бенито Кастро получил от кобылы Голубки и коня по кличке Умный из отдаленного поместья. Хозяин наотрез отказывался давать коня на сторону, сколько ему ни предлагали. Он особенно гордился чистой породой своих лошадей. Бенито многие дни шнырял вокруг его поместья, втираясь в доверие к собакам, а потом подвел кобылу к яслям. Жеребец почуял ее, пылко заржал и, взяв короткий разгон, ловко перелетел через высокую стену. В свое время Голубка принесла славного и красивого жеребчика, он стал баловнем всей общины и неутомимо скакал по окрестностям. Когда он вырос, его объездили. Однажды толпа цыган проходила через селение. Одни показывали пляшущих медведей, другие торговали лошадьми. Конь исчез спустя два дня после их ухода, — видно, кто-то из них вернулся и украл его. Общинники погнались за цыганами, но коня не нашли. Много времени спустя его выручил один общинник, ездивший в Селендин за сомбреро. Новый владелец, купивший коня у цыган, не очень ценил и даже оскопил его, потому что у него был более породистый производитель. Всю свою остальную жизнь конь прожил в общине, прилежно работая. Росендо сотни раз выезжал на нем, но жизнь этого честного служаки, можно сказать, принадлежала всем. И вот он погиб — обычные лошади умеют прятаться в грозу, а чистокровные нервничают и выходят из укрытия. Так, видимо, он и вел себя, и его свалило молнией. Собственно говоря, он пал жертвой той же самой случайности, которая подстерегает всех. Старый