Сиро Алегрия - В большом чуждом мире

Вокруг плоскогорья Янаньяуи вздымались в небо утесы, подобные грозным кулакам, несокрушимым бастионам или сторожевым башням. Иные из них походили на людей, растения, животных и были жалобно искривлены или тверды той твердостью, которая что-то скрывает в своем глубоком безмолвии. Пониже, на склонах гор, усеянных камнями и галькой, росла свистящая на ветру трава ичу и какие-то темно-зеленые кустики. Поближе к горам, со стороны Мунчи, блестело темным зеркалом озеро Янаньяуи, что означает «черный глаз». Оно было широкое и глубокое, а у самых гор поросло густым тростником, где жили дикие утки и лысухи. Как мы уже говорили, гора Руми расступилась здесь и образовала ущелье. С другой стороны, где плоскогорье чуть-чуть повыше, сохранились развалины каменных домов, и ветер, упорно свистевший в разрушенных стенах, вторил тихому плачу давно умерших жителей. Проникал ветер с юга, огибая Вершину, у подножья которой ютились горы поменьше, окаймлявшие плоскогорье до пика Руми. Между озером и развалинами тянулась долина, поросшая травой и тростником. Летом она высыхала, а зимой ее заливала вода, не вмещавшаяся в озеро, и сеять там было нельзя. Когда-то давно местный алькальд хотел отвести часть воды, но люди стали поговаривать, что из озера выходит косматая женщина с тростником в волосах и грозит бедой, ибо озеро заколдовано. Еще говорили, что золотая утка с золотыми утятами появляется на берегу, но в руки не дается и увлекает жадных за собой. Кроме того, озеро мычало. Словом, оно несомненно было заколдовано. В разрушенном селении бродили неприкаянные души и даже сам Чачо — злой дух, живущий среди камней, маленький уродец, похожий лицом на сморщенную картофелину. Он высасывает из человека все тепло, вдувает холод, и от этого на заднем месте вспухает страшный нарыв.

Мы же скажем, что развалины были порождением королевского указа, изданного в 1551 году и повелевшего индейцам, жившим в горах, спуститься в долины, где они доступней для сборщиков налога. Индейцы эти выращивали картошку и гречиху, а лама и викунья, обитательницы плоскогорий, снабжали их шерстью и мясом и были им вьючным скотом. Конечно, прежде, до испанцев, народ и сам селился внизу, где потеплее, — именно там и приучились сажать маис и коку. Быть может, бывшие жители Янаньяуи и основали потом селение Руми, а быть может, оно всегда там было, индейцы эти ушли куда-нибудь еще. Вторая гипотеза вероятней, — ведь жители гор в испанской неволе не смогли бы сохранить общинный строй.

Спустившись с гор, индейцы изменили во многом свою жизнь. В нее вошли пшеница и лошадь, осел и корова, и на севере Перу, где больше всего климатических зон, индейцы снова полюбили теплый климат, хотя поднимались в горы, чтобы вырастить картофель. Пшеница и маис гибнут в холодной пуне, а лошади, коровы и ослы там хиреют из-за того же холода и еще потому, что сено из ичу совсем не питательно. В общем, наши общинники попали в неприютный край, к тому же — обремененный древними тайнами.

Они поселились на склонах Руми, а скот пустили в пампу. Наша Суро, не побоявшись Чачо, а вернее — с ним столковавшись, заняла один из самых целых домов старого селения. Если вас это интересует, скажем, что дела ее шли плохо. Общинники убедились в том, что колдовство ее не действует. Лечить болезни травами всякий сумеет, а вот попробуй-ка загубить помещика! Наша нагнетала тайну, она ведь правильно предсказала кровопролитие, но народ ей не верил. Общая беда — злой помещик— была важнее всего, а Наша с ней не справилась, и доверие к ней рушилось, как камни дома, где она нашла приют. О ней не совсем забыли, и кое-кто еще надеялся, что с помощью Чачо она обретет былую силу. Но раньше крышу прежде всего покрыли бы ей, теперь же никто с этим не спешил. Люди строили себе дома, а ее жилище стояло не защищенным от дождя и, что хуже, от нескромных взоров. Она не могла совершать тайных обрядов, и загадочный сверток, который она сама принесла из Руми, дожидался лучших времен в пыльном углу.

Новые дома поднимались на склонах. Камня и соломы тут было много, но дерева на стропила почти не было, и приходилось таскать бревна на спине — волы не прошли бы по круче из ущелья Руми и других дальних ущелий, где росла ольха. Люди, тащившие по уступам бревна и балки, походили на муравьев. Они надеялись когда-нибудь построить жилища получше, а сейчас надо было хоть как-нибудь укрыться от наступающей зимы. Время шло, начиналась пора дождей…

Индеец со свойственным ему упорством снова смирил непокорную природу. В пустынной пампе, среди скал, под ударами ветра возникали дома — неуклюжие, невысокие, но крепкие.

Общинники принялись обрабатывать лучшие земли. Клементе Яку выбирал их там, где поменьше камней, и все же плуг то и дело натыкался на камень, и лемехи, выкованные Эваристо или самим Хасинто Прието, еще томившимся в тюрьме, быстро тупились. Но все надеялись, что картофель тут будет расти, и в должное время склон, идущий прямо от домов, оденется зеленью. Гречиху собирались сеять немного подальше, там, где побольше земли, и радовались, предвкушая, как она зацветет лиловым цветом. Еще думали посеять ячмень, ольюко [30] Ольюко — местная разновидность картофеля. , словом — все, что приживется. Картофельные семена у общины были, картошку и раньше выращивали на склонах, над пшеничным полем. За другими семенами отправились в разные селения. Пахота уже началась, скоро сеять. Снова налаживалась жизнь…

И само плоскогорье, и его окрестности были краем ветров и туманов. Туман поднимался каждое утро от озера и от реки Окрос; густой и мокрый, он стлался по всей равнине, по склонам гор, рассеиваясь медленно и неохотно. Совсем исчезал он, когда являлся угрюмый порывистый ветер, который дул весь день, а то и всю ночь. Казалось, ветер в сговоре с туманом или потакает ему, хотя иногда, рассердившись, он спозаранку рвал туман о скалы, яростно теребил его и вытеснял из всех ложбинок, гоня к горным вершинам. Туман бежал по небу, как обезумевшее стадо, но потом снова набирался сил и крепнул, нависая грозой.

Все это заметил Росендо однажды утром, когда завтракал, как обычно, похлебкой и жареными бобами, прислонившись к шероховатой стене своего нового жилища. Вдруг он снова увидел Свечку, маленького внука и Ансельмо, которых не замечал в последнее время. Впервые за много дней радость поднялась в его сердце, простодушно и весело, как молодое растение. Он смотрел на посевы, видневшиеся на черной каменистой земле, и верил, что они не погибнут. Разрастались и два скотных двора — овчарня и коровник, приклеившись стенами к отвесным скалам. Дел было много. Пастухам, особенно Иносенсио, приходилось сражаться с коровами и лошадьми, которых тянуло на старые пастбища, стеречь и удерживать их, пока они не привыкнут к новой траве и холоду. Общинники знали, что надсмотрщик Рамон Брисеньо следит, чтобы на прежние пастбища не пускали скот, не принадлежащий поместью.