Сиро Алегрия - В большом чуждом мире

Касьяна слушала немудреный рассказ с восхищением и удивлением. Неужели ее брат на все это способен? Она подозревала кое-что, когда Дикарь говорил о нем, но лишь теперь поняла как следует его нынешнюю жизнь.

— Уже разжигает, наверное, — заметил Однорукий. — Хоть бы ветер ему не помешал… Пока огонь не разгорится, ветер тушит его.

Было так же темно, как накануне, и ветер дул с такой же силой. В пещеру он не проникал, напротив входа были скалы, но выл всю ночь напролет.

— Поедим, донья Касьянита?

— Поедим.

Однорукий натушил картошки, чтобы не кормить одним супом и свининой. После ужина он посоветовал:

— Поспите, спать надо в сутки два раза, а то не отдохнешь…

Касьяна свернулась на своем ложе. За костром никто не следил, и скоро поленья догорели, только угли еще светились. Однорукий устроил получше свою постель и растянулся. Касьяне стало страшно. А что, как этот отвратный злодей обидит ее? Но минуты шли, а Однорукий не двигался. Она успокоилась, и сон мало-помалу сморил ее. Однорукий же тем временем думал о ней или, вернее, желал ее. В слабом свете догорающих угольев он видел очертания ее тела, крутой изгиб бедра, широкую спину, густые волосы. Касьяна спала на боку, лицом к стене. Она ровно дышала, и, думая о том, что женщина уже спит, он еще сильнее желал ее. А как же быть с Валенсио? Как быть с Дикарем? Они его убьют, или ему придется их убить, а он калека, может с ними и не сладить. Револьвера у него нет, нож — дело неверное. Да и она волей не поддастся, она ведь любит Дикаря и придется брать ее силой. Она крепкая, сразу видно, одной рукой ее не свяжешь… Плохо калеке. Можно бы пригрозить смертью, но она скажет тем двоим. Желание мучило его, красным пламенем прожигало тело, и он ворочался с боку на бок. Она спала, не слыша его беззвучного зова, а он ненавидел ее и желал. Калеке не взять женщину силой и не испытать тою счастья, в котором всякий мужчина— и победитель и побежденный. Если б он умел об этом сказать… Если б она поняла… Да нет, все равно отказалась бы и стала бы звать Валенсио. Дикарь людей не мучает, но тут бы не вытерпел. Несдобровать человеку, который изнасиловал его жену. Дикарь сам говорил, что не держит ее здесь, чтобы не отличаться от других, и раз в месяц, а то и дважды отпускал их в деревни, к женщинам. Однорукий с ними не ходил, у него женщины не было, кому нужен калека? Здоровых хватает. Касьяна тем временем спала, и он хотел, чтобы она проснулась под его рукою. О брате ее и муже он думал все меньше и все больше — о ее теле и об этом жадном, неусыпном, жгучем пламени плоти. Если она воспротивится, придется ее припугнуть. Он вынул нож и пополз к ней. Время остановилось. Но в эту долгую минуту что-то прогремело там, внизу, и эхом отдалось в пещере. Наверное, Валенсио ненароком столкнул какой-нибудь камень. Значит, он идет сюда… И тут Однорукий так ясно увидел оскорбленных мстителей, что прежние мысли отступили, и он снова подумал, не погибнет ли он ни за что ни про что, если с ней не сладит. Тогда, внезапно решившись, он вышел из пещеры. Ветер налетел на него, охлаждая тело, и он понял, что спасся от большой беды.

Вскоре вернулся Валенсио.

— Что ты тут ходишь? — удивился он.

— Камень покатился, и я подумал, не случилось ли с тобой чего.

— Нет, не случилось.

И оба вошли в пещеру, за ними вбежал пес.

Весь следующий день они прождали Дикаря. Воспользовавшись правами, которые ей давало положение жены вожака, Касьяна осмотрела мужнины вещи и принялась чинить рубахи и пришивать к ним пуговицы. Иголку она всегда втыкала в тулью шляпы, а нитку нашла здесь. Вещей было немного — кроме того, что она разглядела в первое утро, тут лежали еще два-три тюка, покрытые одеялами, и стоял обитый кожей сундук, показавшийся ей полным таинственных сокровищ.

— Денег там нет, — сказал Валенсио.

А Однорукий пояснил:

— Денежки, донья Касьянита, мы держим там, где не стащат.

Настала ночь, а Дикаря все не было. Они допоздна жгли костер, но даже вдалеке не слышно было стука копыт. Пес тщетно нюхал воздух, по наущенью Валенсио. Касьяна сокрушалась и сказала снова, что община в беде, а Дикарь велел ей прийти, если так случится.

— Хоть бы он вернулся! — воскликнул Однорукий.

Костер все горел, они решили его потушить, но Касьяна попросила подождать еще немного. Около полуночи пес забеспокоился, залаял, и вскоре зацокали копыта, раздались шаги, ржанье и голоса. Сердце у Касьяны часто забилось. Валенсио и Однорукий вышли навстречу главарю, и он, услышав о гостье, в мгновенье одолел крутой склон.

— Касьяна!

Они обнялись. Он спросил о Руми, и она рассказала все, что было ей известно.

— Два дня прошло… сегодняшний, вчерашний… значит, завтра явятся.

— Да.

— Завтра четырнадцатое.

— Так и сказали, четырнадцатого…

— Сопротивляться хотят? А Доротео…

— Я ушла, они еще спорили. Доротео, и Херонимо, и другие говорили, что не надо сдаваться, и хотели тебя позвать…

Дикарь пошел к своим и стал отдавать приказания. Касьяна не слышала слов, но слышала голос, властный и четкий голос, выделявший вожака из всех.

Потом он вернулся вместе с Валенсио.

— Касьяна, мы выйдем затемно. Коням надо отдохнуть и поесть. Мы ведь ехали целый день и полночи. Коней у нас мало, заменять будем только самых слабых…

Дикарь открыл сундук и стал вынимать ружья и патроны. Он стоял перед ней, весь в черном, не отдохнувший после долгого пути и снова готовый отправиться в путь.

— Надо сменить ружья, не все годятся, и патронов мало.

Он громко позвал Однорукого и сказал ему:

— Хочешь идти? Стрелять ты не можешь, бери мачете на случай атаки.

— Хорошо.

— Тогда седлай коня. А что народ говорит?

— Все готовы, а говорят что пуля дело мужское, не бабье…

— Да, поиграем мы с надсмотрщиками и с жандармами… Подложи-ка дровишек в костер… сам понимаешь…

Дикарь и Валенсио пересмотрели все ружья и прислонили их к стене. Потом Дикарь отсчитал каждому по сотне патронов. У этой затерянной в горах шайки были и винчестеры, и маузеры, и простые двустволки.

Дикарь вынул из тюка новенькие туфли, вручил их Касьяне и пошел туда, где ржали кони и перекликались люди. Касьяна примерила туфли, полюбовалась, как красиво они блестят в свете костра, а глупый брат ее не сказал ни слова. И впрямь глупый, смотрит не на туфли, а на подпруги какие-то. До нее доносился властный голос мужа. Вдруг все стихло, словно людей околдовало рождение дня, и скалы засверкали в первых лучах солнца. Дикарь что-то крикнул, и Валенсио, взяв ружья, шагнул навстречу свету. Потом Однорукий с Дикарем вернулись и принесли два седла; с ними пришли другие люди и стали рассовывать патроны по карманам. Все они показались Касьяне очень страшными. Наконец Дикарь сказал: