Сиро Алегрия - В большом чуждом мире

— Пошли.

Ему пришлось вести Касьяну за руку по каменистой тропе, потому что она не привыкла к туфлям и все время оступалась.

Дикарь вскочил па своего черного коня и посадил перед собой жену. Сели на коней и остальные. Вместе они казались еще страшней.

Рябой Дикарь, весь в шрамах, с бельмом на глазу был куда приятней с виду, чем эти люди со злыми и невеселыми лицами. Глаза у них были мутные, а глубокие складки у губ говорили об отчаянии и жестокости. Все они были с ружьями и все в пончо, кроме Однорукого, который сиял пончо, повод взял в зубы и размахивал огромным мачете — хоть сейчас в бой. Ветер играл пустым рукавом его рубахи.

— Валенсио, — приказал Дикарь, — дай по глотку.

Не слезая с коня, Валенсио вынул из переметной сумы две бутылки агуардьенте и пустил их по рукам. Потом бутылки швырнули о камни, и они разлетелись на тысячу осколков.

— Готовы? — спросил властный голос!

— Готовы, — ответили все.

Первым ехал Валенсио, вторым — Дикарь, за ними — двадцать мрачных и решительных людей. Солнце пекло им спины, а перед ними темнели утесы и желтела пожухлая трава.

— Я одного не понимаю, — говорил Дикарь Касьяне прямо в ухо, поддерживая ее за талию, — конь скакал быстрой рысью по неровной тропе, — почему суд так сразу и кончился? У нас есть один, мы его зовем «Адвокатом», он три раза сидел в тюрьме, четыре года был на каторге, законы знает. Мы с ним ночью говорили. Можно было подать жалобу…

Касьяна в таких делах не разбиралась и сказала, чтобы отвлечь Дикаря:

— Трудно мне было сюда идти. Устала очень, и голова кружилась.

— Кружилась голова?

— Да.

— А раньше у тебя так бывало?

— Нет.

— Так ты, наверное, беременна.

— Может быть…

Но Дикарь уже думал о другом. Он обернулся: усталые кони поотстали.

— Подтянись! — крикнул он. — Спешить надо! Разбойники пришпорили коней, и земля затряслась от топота копыт.

Тем временем община готовилась к исходу. Очень трудно покинуть землю, где ты родился, вырос, любил, ждал смерти и где похоронены твои бесчисленные предки.

Два дня мужчины, женщины и дети носили свой скарб на плоскогорье, возили его на конях и ослах, даже на коровах, которых вели за связанные рога.

Закат в те дни был багровый, и Наша Суро говорила, что это — к крови.

Четырнадцатого числа они в последний раз поели у родных очагов и тронулись в путь, унося последние вещи — горшки и миски, свернутые одеяла, а то и ощипанную курицу.

По дороге, которую некогда переползла змея, двигалась к каменным кручам длинная пестрая лента. Святого Исидора везли на осле, он лежал навзничь и глядел в небо, а на другом осле везли знаменитый колокол. Когда его снимали, он упал, и раздался похоронный звон. Шествие было странное, невеселое, и люди то и дело оглядывались на родные дома. А те словно звали их назад, и ограды их звали, и открытая часовня, и школьные стены, еще не увенчанные крышей. Все звало их: и жнивье на обоих полях, и холм Пеанья, и луга, и канава с чистой водой, и пустые улицы, и широкая площадь, и тень эвкалиптов. У всех остались воспоминания, у всех было что-нибудь связано или со стеной, или с лугом, или с деревом. Позади лежала целая жизнь, привычная, как земля, от которой неотторжимо прошлое, ибо человека трудно отделить от земли. А теперь на новой земле, каменистой и неприглядной, надо было начинать новую жизнь! Разум как-то примирился с этим, но сердце не могло избыть тяжкой печали исхода.

Женщины едва сдерживали слезы, мужчины — ярость. Дети плохо понимали, что происходит, но, глядя на площадь, где они весело играли, горько плакали.

Деревня опустела, лишь в тени эвкалиптов еще стояли пять всадников — алькальд и рехидоры. Они видели, как печальны пустые дома и поля, где не осталось ни людей, ни животных. Казалось, земля вымерла. Деревня, добрая деревня медленно и мучительно переезжала в горы. Ее срубили, словно большое дерево.

Уже был день, когда последние общинники затерялись среди утесов горы Руми, а вскоре на склоне показался помещик со своими подручными.

Дон Альваро вступил в селение. По одну его руку ехал супрефект, по другую — судья, сзади — сын помещика и Иньигес, а за ними, к удивлению общинников, сам Бисмарк Руис с надсмотрщиками и жандармами. Кони шли рысью, всадники гордо, но опасливо глядели по сторонам.

Алькальд и рехидоры двинулись к ним. На середине площади они остановились. Дон Альваро крикнул:

— Почему со мной не здороваетесь, невежи индейские?

Помещик отличался особой храбростью, когда за его спиной были вооруженные люди.

— Знаем, знаем, что сбежали, землю обрабатывать не желаете! Лентяи, кретины, бездельники! Давайте, сеньор судья, покончим с этим делом, а то у меня кровь кипит…

Тут на площадь во всем своем величии галопом ворвался Сенобио Гарсиа с карабином в руке. За ним скакали еще двое, тоже с карабинами. Как высокое должностное лицо, он явился проследить за передачей земель. Первым он приветствовал дона Альваро, но тот был на него в обиде, — ведь он заверял, что общинники не уйдут. Судья и супрефект из подхалимства тоже не ответили. В отместку Гарсиа поздоровался с общинниками, но и они не ответили ему. Иньигес, Руис и надсмотрщики сдерживали смех.

— Начинайте, сеньор судья, — сказал дон Альваро.

Судья торжественно и по возможности ясно (он охрип в дороге) стал читать длинное и путаное решение. Бисмарк Руис пристроился поближе к общинникам и внимательно следил за тем, все ли точно, о чем и сообщал алькальду весьма доверительно. Сине-зеленое кольцо жандармов и серое кольцо надсмотрщиков окружали власть имущих.

Все стало походить на фарс, когда дону Альваро пришлось спешиться и покататься по земле в знак того, что она к нему переходит. Он проделал это с важным видом, потом поднялся, отряхивая пыль с белого костюма.

Бисмарк Руис расписался за общинников, и они поскакали рысью в сторону Янаньяуи. Сенобио Гарсиа и его люди не знали, как себя вести, и понуро удалились.

— Кончили наконец! — воскликнул дон Альваро и протянул руку своему защитнику, доблестному Иньиге-су, по праву заслужившему лавры.

Потом, оставив позади уже исполнивших свое дело судью и супрефекта, он с Иньигесом выехал из деревни.

— Видите, — сказал он, указывая на горы, возвышавшиеся за рекою Окрос. — Разве могут какие-то людишки встать на пути горной промышленности? У нее ведь такое будущее!

— Огромное, поистине огромное! — подхватил Иньигес.

— Вот я и говорю, что мне нужны руки. Индейцев в соседнем поместье много, и хозяева, эти Меркадо, мне их продадут. Ваши общиннички сыграли со мной плохую шутку, но мы их еще образумим… Друг мой, я буду могуч, я буду сенатором, а сейчас я хочу продвинуть Оскара, чтобы вбить, так сказать, клин. Он уже себя показал. Это ведь он обезвредил Руиса и прочих писаришек, даже Хасинто Прието, которого я считал человеком серьезным, но он оказался дурак дураком. Как по-вашему, годится Оскар в депутаты? Он и выпить умеет, и побеседовать, и речь сказать…