Сиро Алегрия - В большом чуждом мире

— Я так измучилась, я так устала, я падала, боялась, что замерзну, что умру.

— Теперь отдохни.

Валенсио был все такой же простой и мирный. Он сел возле нее, снял пончо и подложил ей под спину.

— Теперь отдохни, — повторил он.

Касьяна снова легла и, тронув его руку, поняла, что он до пояса голый. Да, он все тот же. Тут рука ее наткнулась на ружье. Нет, это уже не тот Валенсио…

— Дикарь тут?

— Уехал…

— Куда это?

— Да так…

— Ах, жаль! А я пришла сказать, что с общиной плохо.

— Надсмотрщики обижают?

— Нет, похуже.

— Да, это нехорошо.

Они помолчали. Касьяна отдыхала, пес тяжело дышал у ее плеча, Валенсио сидел на корточках, закрыв лицо руками.

— Пошли, — сказал он, наконец.

— Куда?

— В пещеры.

Впереди бежал пес, за ним шел Валенсио. Оба хорошо знали дорогу. Касьяна теперь не боялась. Она немного отдохнула, и, хотя израненные ноги еще болели, идти было легче. Ветер утих. Светало быстро, как всегда в горах, и Касьяна видела пленки льда на каждом мало-мальски плоском месте, приземистые кусты в лощинах, а повыше — желтые пятна травы. Еще выше, куда они и шли, уже не было ничего, кроме скал, разбитых и расщепленных на черные, красноватые и синеватые камни. Валенсио долго огибал гору, потом стал карабкаться вверх. Внизу, в лощинке стояли кони. Склон горы прорезали тропы, испещренные следами копыт, и все больше ощущалось, что здесь живут люди. Вдруг Касьяна увидела пещеру и у входа в нее — бородатого человека в пончо. Волосы падали ему на самые брови. Он сидел у костра и что-то варил в железном котелке.

— Вот видишь! — сказал он. — Говорил я тебе, это женский голос…

Валенсио не ответил и стал стелить постель из шкур и одеял. Касьяна оглядывалась, пытаясь рассмотреть пещеру. Пол был земляной, стены и свод — скользкие, с пятнами сырости. В глубине было темно, и она различила лишь горшки, тюки и два седла. Постелив постель, Валенсио снова сказал:

— Теперь отдохни.

Шкуры были мягкие и пахли крепким табаком, который курил Дикарь. Бородатый человек сказал, стараясь быть полюбезней:

— Вот супчик сварим и еще пожарим свининки…

Но Касьяна уже спала. Проснулась она поздно, чуть ли не к вечеру, и сперва испугалась, но сразу успокоилась, увидев рядом Валенсио. За эти годы он немного потемнел и погрубел лицом, а может быть, подумала она, ей стали привычны белые лица семьи Отеисы и светлая кожа жителей низин. Но и у бородатого кожа была темная.

— Когда Дикарь вернется? Он сказал, чтоб я за ним пришла…

— Он далеко, но я его позову.

— Как же это?

— Огоньком.

Бородатый поставил перед ней миску мучной похлебки и миску жареной свинины. Она увидела, что у него одна рука.

— Да, донья Касьянита, он уехал и нам сказал, чтоб мы его огнем позвали, если что. Вот Валенсио разложит костер на этой горке, там подальше, он и увидит…

— А когда же он вернется?

— Он далеко, и путь нелегкий. Увидит — завтра к вечеру приедет. -

Касьяна подумала, что надежды для общинников нет.

Валенсио натаскал дров и соломы, связал их веревкой и взвалил на спину. Касьяна вышла из пещеры на него поглядеть, но уже темнело, и брат ее, ползший чуть ли не на четвереньках вверх по склону, почти сразу исчез среди глыб, вкрапленных во мглу.

Касьяна села на край постели и приняла от бородатого еще две миски. Костер горел ярко, согревая ее и не впуская тьму в пещеру.

— А как вас зовут? — спросила она.

— Зовут? Да Одноруким…

Борода у него была черная с проседью, глаза — печальные, лоб закрывали поля сомбреро. Он сидел на корточках у самого костра, и из-под пончо виднелись лишь старые ботинки.

— Да, потерял я руку, на мою беду. Вот, донья Касьянита, поехали мы как-то в одно поместье, в долину, а слуга увидал и предупредил хозяев. Они нас и встретили, стрелять стали, и мы ничего против них не могли. Мне пуля кость разбила, а троих и совсем убили. Да и ранили многих. Вернулись мы не солоно хлебавши, и еще петлять нам пришлось, чтоб не поймали. Рука у меня болела, все пухла… Одни говорили — оттого, что я на коне, а другие — от злости, от нее раны долго болят. Вернулись мы, стали меня лечить, я очень кричал, а рука не лучше, вся почернела. Гнила она. Один тут у нас умеет бритвой резать и пилить пилой, он мне и сказал: «Если помереть не хочешь, дай тебе руку отрежу!» Мне эта собачья жизнь ни к чему, я и промолчал. А муж ваш говорит: «Режь». Зажали мою голову между колен, рот рукой закрыли и за ноги держали. Крутился я, выл, а он, зверюга, режет и режет, как по мертвому. Я чуть не окочурился, ну, тут меня и отпустили, был я весь мокрый, а руки — нету… Намазали мазью, и выздоровел я. А они, гады, руку мою унесли и похоронили, крест поставили, будто покойнику. Потом крест в бурю сломался. Ох, донья Касьянита, страшней той боли я ничего не видывал!

— Ужас какой! А убивать вам не приходилось?

— Да, тоже вспоминать неприятно…

Однорукий снова умолк, и Касьяна ждала, пока он заговорит.

— Оно конечно, вам хочется, чтоб я рассказал, как со мной это все приключилось. Чего там' рассказывать! Дру-me умеют так преподнести, будто они жертвы какие. А тут мы все друг друга знаем, улещать некого, так что правду говорим. Да, наслушаешься!.. Вот кто вроде бы впрямь с горя убил, это ваш муж. Однако и он говорит, что человек ко злу привыкает. Я его уважаю, он всеми командует, даже и самыми закоренелыми, все его боятся и слушаются. Убить-то его многие рады бы, особенно если он обидит, да не смеют, потому что другие любят его, как отца. Вон там все наши живут, в пещерах. А тут он сам, да мы с Валенсио. Отделил он нас и говорит: «Валенсио человек верный и теперь мне родич. А ты, Однорукий, слышишь хорошо да спишь чутко, будешь за сторожевого пса. К тому же с одной рукой ты два раза подумаешь, если тебе взбредет в голову меня убить». Вот мы и перешли сюда; мне тут нравится, и еды хорошей перепадает, да и там, в пещерах, народ бывает страшный. Сидим тут вдвоем, коней охраняем, если что — разжигаем огонек. А насчет того вы меня не спрашивайте — злодей я первейший. Меня один бог простит, если сумеет. Я так говорю: придется богу прощать, а то какой же он бог? Чем он лучше злых людей? Вот моя надежда, потому я в бога и верю. Другие не верят или слишком верят, что он, мол, все на свете видит. Нет, не думаю, а то не было бы столько зла. Он ведь там, наверху. В свое время я увижу его, и он меня простит и исправит.

Снова завыл ветер, но в пещеру не проникал.

— А Валенсио?

Однорукий стал рассказывать, и рассказывал долго. Когда Валенсио к ним пришел, все говорили: «Или он злодей из злодеев, или тихий ягненочек». Ни то, ни другое не оправдалось. Ему дали есть, и он ел до упаду, а потом ему надоели расспросы и он вышел из пещеры погулять. К ночи он вернулся и лег у входа. Дикарь наутро предложил ему стеречь лошадей, он согласился. Скоро он выучился седлать их и ездить верхом, и даже ездил без седла по кручам, к удивленью всех, кто считал его дураком. Как-то один из шайки хотел его побить, по Дикарь вступился. С той поры он очень предан Дикарю. Однажды все уехали, а они остались, как сейчас. Не тут, правда, в другой пещере, лиг за двадцать. Однорукий сказал: «Смотри, чтобы кто чужой не явился». И объяснил, какого цвета у кого форма. А Валенсио спросил: «Это надсмотрщики?» Он думал, злые люди — это только надсмотрщики в поместьях. Однорукий спорить не стал. Потом явились жандармы, и Валенсио, пробравшись между скал, подошел к ним совсем близко, метнул камень и попал одному в голову. Тот упал, конь, на котором ехал второй жандарм, испугался и свалил седока. Валенсио кинулся к нему, занес нож, а Однорукий как крикнет: «Валенсио!» Тут жандарм выронил винтовку. Так Валенсио и стоял над ним с ножом, пока не подошел Однорукий и не сказал, что надо его связать и отнести в пещеру, а там Дикарь распорядится. Так они и сделали. Похоронили первого жандарма, ему камнем проломило череп, и взяли двух прекрасных коней и две винтовки. Пленный сказал, что их послали поразведать насчет бандитов, чтобы потом выслать целый отряд. Вскоре пришел Дикарь. «Вы нас не щадили, говорит, и мы вас не пощадим». Жандарм стал его просить: «Не убивайте, у меня жена и четверо детей. Что хотите сделаю, только не убивайте». Тогда Дикарь сказал* «Ладно, давай иначе. Возвращайся в город и, когда соберутся на нас идти, сообщи такой-то, она держит кабачок на окраине. Обманешь — посчитаемся…» Жандарм ушел, и скоро стало ясно, что он поручение выполнил. А Дикарь обратил на Валенсио внимание. «Добыл винтовку, — распорядился он, — учись стрелять». Он и научился. Все радовались, что новенькому везет, кроме того, кто хотел когда-то его побить. Они все больше враждовали и наконец совсем рассорились. Дикарь ссор не любил и послал их обоих за конями. Они пошли, но взяли с собой ножи. Вернулся Валенсио один. И еще раз он дрался, и тоже победил, и с тех пор его все уважают. Он очень смелый, особенно в нападении, а отступать не всегда умеет, так что Дикарь его редко берет с собой. Когда надо идти против жандармов (он их зовет надсмотрщиками), равных ему почти что и нет.