Сиро Алегрия - В большом чуждом мире

За короткое время он закончил всю борозду. Счетчик был уже рядом, и Амадео пошел искать свой очередной ряд.

— Хорошо работаешь, — сказал ему счетчик.

Но на середине борозды он почувствовал, что ладони у него горят. Ветви были шероховатые, с плотной корой, из которой росли друг против друга овальные нежные зеленые листочки. Чтобы сорвать их все до одного, нужно было плотно сжимать руку. Стала уставать и спина. Солнце палило все жарче. Работа пошла медленнее. Скоро его догнали слабосильные пеоны. Они были очень бледны — их часто трясла лихорадка, а один сильно кашлял.

— Не очень-то спеши, — посоветовали они.

Вдали белели рубахи отставших. У Амадео брезент был уже полон, и надо было нести коку на сушку* Вернувшись, он увидел, что с ним поравнялись новые сборщики. Сгорбившись над кустом, они с легким шелестом срывали листья. Их лица блестели от пота, промокшие рубахи липли к спинам. Амадео снова взялся за дело. Когда он пошел по новой борозде, счетчик был уже на следующем участке. Кругом трудились другие пеоны, каждый на своем ряду. Амадео оказался в общей массе. Вскоре их перегнала большая группа сборщиков, и он вместе со слабыми остался позади, но еще не в самом хвосте. Ладони с каждым часом горели все сильнее. Посмотрев на них, Амадео увидел, что они покрылись водяными волдырями. К счастью, зазвенел колокол. Обед. Он подошел со своей миской к котлу и получил большой черпак разваренной пшеницы. Поваром был хронический больной, который уже не мог работать сборщиком. Молча поели, скатали по шарику коки и вернулись на места. Руки у Амадео жгло огнем, плечи и спина ныли. Начали лопаться волдыри, и кусочки омертвелой кожи оставались на шероховатых ветвях. Липкий гной покрыл ладони, но по-прежнему надо было обирать ветки, которые теперь казались шипастыми. Амадео очень отстал, даже от слабых. Руки у него кровоточили, от боли потемнело в глазах, и тогда он бросил работу, усевшись на каменном краю оросительной канавы. Какой-то усталый пеон плохо обрабатывал свою борозду — оставлял листья на кустах. Надсмотрщик увидел это и, незаметно приблизившись, ударил его палкой по спине. Тот упал.

— Сказано, целиком обирать! — орал надсмотрщик. — Поднимайся, а то останешься здесь навсегда!

Пеон поднялся, упираясь в землю руками, и снова принялся за тот же куст. Амадео тоже встал, чтобы продолжить работу.

— Что ты там делал? — крикнул надсмотрщик, направляясь к нему.

Амадео казалось, что к нему приближается палка, а не человек, и на душе стало худо. Надсмотрщик подошел вплотную. Амадео чуть не плакал от боли. На брезент сыпался зеленый дождь с красными крапинками.

— А, уже кровь пошла! Это бывает. Иди пока в барак, на сегодня хватит.

Амадео связал в узел собранную коку и ушел.

Высыпав листья на сушильную площадку, он стал думать, что делать дальше. Руки жгло все злее, а в бараке не было никого, кто мог бы ему помочь. Если бы Иполито был здесь! Ближе к вечеру пришел повар, чтобы помешать в котле, и, увидев, что Амадео держит руки на ветру, привалившись к груде тряпья, достал из ниши в стене сальную свечку:

— Потри. Неприятная штука… У меня это было, да и у всех, пока не привыкли. Сбора через три-четыре у тебя будут толстые мозоли. Много здесь мучений! Всего хуже, когда лихорадка треплет каждый третий день. Я этим болен, вот меня и держат на кухне. День трясет, а потом два дня еле хожу. Много здесь мучений…

Амадео натер руки салом, и ему стало полегче.

— А почему не уходишь? — спросил он.

— А кто за меня заплатит? Я в долгах по самую макушку, да еще за хинин вычитают. Хинин помогает только вначале. Потом — никакого проку…

Вялой поступью повар удалился. Лицо у него было желтое, как банан.

Сумерки этого дня казались особенно грустными. Амадео не прислушивался к пению голубей, ярко-сизых на фоне красного заката, в котором тонула зеленая листва. Он не мог ни поднять миску, ни расстелить постель, ни взять тыквочку с известью, ни скатать катыш из коки. Он даже москитов отгонять не мог. Допоздна ему не удавалось заснуть. Спина все ныла. Кто-то кашлял. Кто-то сказал вполголоса, что у него начинается лихорадка. Остальные спали тяжким сном. Наконец заснул и он.

На следующий день Амадео не вышел на работу. Не вышел и еще несколько дней. Счетчик за две недели дошел до края посадок, потом очищал свой участок и закончил всю работу за двадцать дней. Теперь он зарабатывал пятьдесят сентаво в день. Когда Амадео взялся за мотыгу, руки снова стали кровоточить. Здешние сорняки были совсем непохожи на те, что растут на пшеничных и маисовых полях. В богатой перегноем почве и при такой жаре они сильно разрастались, и приходилось глубоко загонять мотыгу в землю, чтобы перекопать ее и задушить траву. Как ни старались люди, мало кому удалось что-нибудь заработать. Ожидая, когда у него заживут руки, Амадео наблюдал, с каким напряжением приходилось трудиться другим и как страдали больные лихорадкой. Когда сбор кончился, земля и кустарник слились в одно серое пятно. А на складах высились зеленые горы ароматных листьев, связанных ворохами или уложенных в банановые корзины, готовые для отправки в город на рынок, где люди покупают коку, не ведая, какой ценою она досталась пеонам, как не ведал того в прошлые времена и сам Амадео.

Счетчик и несколько других самых здоровых и опытных пеонов получили в день расчета по пятнадцать или десять солей. У остальных едва сошлись концы с концами. Иные и об этом могли только мечтать. Больные и ослабевшие еще больше залезли в долги. Поскольку Амадео работал в основном на обрезке веток, его долг возрос на двадцать солей.

Он с трудом поднялся в горы. Жена встретила его грустным взглядом.

— Ну как тебе там было?

Он показал ей руки, ободранные и такие красные, словно из них сейчас брызнет кровь. И она ничего не сказала ему о надсмотрщиках.

Все следующие дни жена ухаживала за мужем и, как умела, утешала его. Конечно, он снова будет работать и заработает много денег. Он отработает за землю и сможет наловчиться так, чтобы не отставать от счетчика. Тогда и ему хорошо заплатят. Амадео знал, какая это тяжелая работа, и молчал — со стороны все легко. В довершение, его свалила лихорадка. Сначала начался озноб, стучали зубы, дрожало все тело, потом поднялся жар, словно удушливый дым. Пот лил ручьями, Амадео бредил. Приступ продолжался около трех часов. Жена сходила в дом надсмотрщиков и принесла бутылку хинина, которая обошлась в десять солей. Целый месяц кряду несчастный корчился и пугал жену галлюцинациями и бредом. Едва ему стало лучше, как начался нервный кризис; он не мог есть и слабел с каждым днем. Только кока немного усыпляла его и позволяла забыть о несчастье. Жена пошла в одну из хижин, видневшихся в отдалении, чтобы попросить курицу, и там ей сказали, что, если ее муж будет и впредь спускаться в долину, болезнь никогда его не отпустит. От лихорадки умер тот пеон, чье место занял Амадео…