Шалом Аш - Люди и боги. Избранные произведения
- Название:Люди и боги. Избранные произведения
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:Художественная литература
- Год:1966
- Город:Москва
- ISBN:нет данных
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Шалом Аш - Люди и боги. Избранные произведения краткое содержание
В настоящий сборник лучших произведений Ш.Аша вошли роман "Мать", а также рассказы и новеллы писателя.
Люди и боги. Избранные произведения - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Интервал:
Закладка:
И только боги этих двух семей не могли мирно ужиться и приводили к большим распрям между соседями.
Когда наступал праздник одного бога, второй бог не мог этого терпеть. В обычные дни года, к примеру, не происходило ничего особенного, жили в полном согласии; но когда у польки наступала Христова ночь и из ее дома неслись запахи их девяти блюд, еврейка морщила нос… А когда приходил священник и принимался освящать куличи, еврейка запирала в комнате своих детей, не выпускала их из дому. При виде жареного поросенка, из глазниц которого торчит зелень, у Голды поднималась тошнота, она потом целый день отплевывалась.
— Ну, и празднуют же, свались на их голову черный год! — говорила еврейка и весь праздник не показывалась польке на глаза.
Если же приходила еврейская пасха и еврейка варила рыбу, полька захлопывала свою дверь:
— Паршивое еврейское сьвенто [36] Сьвенто — праздник ( польск. ).
, сени запакостили!..
Когда же приносили мацу, полька загоняла своих детей в дом и замыкала дверь на ключ.
В пятницу вечером, когда уже горели субботние свечи, а муж мурлыкал какой-то праздничный напев, Голда ставила на стол рыбу, выглядывала в окно и, видя, как сосед, накинув на себя мешок, тащит тачку с песком, говорила мужу:
— У них и впрямь никакой субботы нет… Тоже — народ называется…
Шло время. Соседки старились. О детях в Америке, о Хаиме и Антеке, снова не стало ни слуху ни духу, оба перестали писать письма, присылать фотографии и клочки бумаги, за которые Шпилетер платил по семь рублей пятьдесят копеек. Полька и еврейка снова упрекали друг друга — одна говорила: твой подбил моего; вторая твердила обратное.
Между тем принадлежавшая еврейке часть лачуги сильно накренилась под водостоком амбара Файерштейна. Кровелька распласталась на стенах, которые так тряслись и качались, что казалось — еще один толчок и они совсем повалятся. Печная труба разрушилась, и дым наполнял комнату. Полтинника, который выдавал Голде каждую неделю компаньон покойного мужа сват реб Матус Хройн как ее долю дохода (таков уж у них, у рыбаков, обычай — вдове, хотя она в дело денег уже не вкладывает, выплачивать часть доходов исключительно по праву давности), едва хватало на хлеб, на молоко, на кусок мяса к субботе. Из этих же денег она еженедельно выплачивала лавочнице двадцать грошей за полотно на саван, который понадобится через сто двадцать лет… Лето она еще кое-как ухитрилась прожить в своей части лачуги. Но когда пришла зима и ударил мороз… Неужели же ей перебраться к компаньону и свату реб Матусу Хройну, чтобы сватья Блюмеле (женщина восьмидесяти лет) злорадствовала — пришлось-таки, дескать, попроситься к ее столу?! И не осталось Голде ничего иного, как перезимовать в углу у Антонии. Она, правда, инородка, но «добрый сосед лучше дальнего родственника».
Антония приняла ее с величайшим радушием и предоставила уголок возле печи. Многого из своей комнаты Голде перетаскивать не пришлось — зимнее одеяло, два субботних подсвечника, шкафчик, турецкую шаль с субботним чепцом и сундучок.
И жила всю зиму еврейка в углу возле печки. В другом углу, у окна, над кроватью польки висела икона, перед которой теплилась лампада.
Еврейка боялась взглянуть в угол с иконой — глаза согрешат, и она… тут же ослепнет! Обвивающий голову Христа колючий терновый венец, казалось, ранит ее издали… Старый молитвенник, полученный в наследство от матери, Голда прятала в турецкую шаль, а когда приходила ночь и наступало время читать молитву перед сном, она загораживалась своим сундучком, чтобы Христос не услышал ее молитвы…
Так же вела себя и полька. Когда ей с наступлением ночи нужно было совершить моление, она дожидалась, пока уснет Голда, и отгораживала свой угол, чтобы еврейка с ее богом, которого она хранит в сундучке (молитвенник, завернутый в турецкую шаль), не услышали, упаси господь, ни одного ее слова.
И вот в пятницу вечером, в первый канун субботы, еврейка в своем углу начинает готовиться к совершению молитвы над свечами. Она застилает скатертью сундучок, ставит на него два подсвечника, втыкает в них свечи, надевает субботний чепец и принимается читать молитву. Полька в душе досадует — в ее комнате устраивают еврейский праздник, — однако ничем своих чувств не выдает. Но, видя, как еврейка молится богу, Антония встает на колени перед иконой и, ударяя себя в грудь, молится своему богу… Голду это возмущает, — делать такое как раз тогда, когда она молится над свечами…
Окончив молиться, еврейка кладет на скатерть халу, ставит тарелку с рыбой — одна из соседок всякий раз присылает ей рыбу к субботе.
Тем временем полька поднимается с полу и подходит к столику еврейки. Еврейка угощает ее рыбой. Обе сидят и толкуют о разных вещах.
В доме тепло — полька ради еврейки хорошо протопила печь к субботе; свечи на столике ярко горят, а лампада перед иконой в противоположном углу поглощена полумраком.
Женщины сидят, едят рыбу не спеша, чтобы не подавиться косточкой, и так же не спеша болтают о разном, сплетничают, оговаривают соседок, пока речь не заходит об их сыновьях, находящихся где-то вдалеке. И начинают они думать, куда дети запропастились, что с ними стряслось.
— Где они сейчас? — спрашивает Антония.
— В море, наверное, потонули, — отвечает Голда.
— Вот и расти детей на съедение рыбам, — плачет полька.
— А может, они живы? — пытается обнадежить себя еврейка.
— А может, они живы, — подхватывает полька.
— А может, им привалило счастье? — хочет верить еврейка.
— А может, у них уже собственные поля и дома, — продолжает полька.
— Бог поможет, — уверяет еврейка.
— Бог не оставит, — поддерживает ее полька.
И они в эту минуту забывают, на какого бога надеются, — на того ли, который здесь, у субботних свеч, или на того, который там, в* полутемном углу… И обе засыпают с именем бога на устах и с надеждой в сердце, склонившись на маленький сундучок, усыпанный рыбьими косточками и крошками халы…
В маленькой лачуге теплятся два бога — маленькие субботние свечи на столике и маленькая лампада перед иконой, — и оба они тихо, тихо угасают… Все отправляется спать, и все засыпает в эту темную теплую ночь кануна субботы…
Папенькина дочка
Пер. М. Шамбадал

Пятница. Летний послеобеденный час. В переулке уже пахнет праздником, чувствуется приближение субботы, прибывающей с Плоцкого тракта.
Жена реб Мойши Гомбинера — первая хозяйка в переулке — уже готова встретить субботу. В белом переднике, в субботнем кружевном чепце сидит она на лавочке перед домом. Рядом сидят две девочки, ее дочурки, умытые, причесанные, с белыми бантиками, заплетенными в черные шелковые косички. На девочках кретоновые платьица, белые переднички. На другой стороне переулка на скамье возле дома сидит жена реб Иосифа Розенкранца, вторая хозяйка в переулке, со своими дочками. Она уже тоже управилась с приготовлениями к субботе. В переулке, между обеими скамьями, стоят мужья — реб Мойша и реб Иосиф, двое здешних старожилов, компаньоны, крупные скотопромышленники. На одежде у них следы дорожной пыли, у обоих — седые окладистые бороды. Они ведут деловой разговор об итогах прошедшей недели. По переулку пробегает, торопясь, сапожник Мордхе, он держит под мышкой пару сапог, завязанных в красный носовой платок, — спешит сдать заказ к субботе. Замордованные женщины с усталыми лицами, в замызганных фартуках толкаются у входа в лавчонку Хане-Соры и второпях хватают — кто свечи, кто пачку чая или фунт сахару и бегут по домам. Пробегая мимо первых хозяек, сидящих у своих дверей, они смущаются: у них еще не все готово к субботе!..
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: