Шалом Аш - Люди и боги. Избранные произведения

— Вот я! — раздался в эту минуту голос Натана, распахнувшего ворота и вбежавшего во двор.

Он схватил первого попавшегося крестьянского парня за бока, поднял его и с размаху посадил наземь. Даже кости хрустнули… Мужики кинулись на Натана. Но тот, схватив другого парня, поднял его и, размахивая им, как дубиной, обрушил на головы противникам… Тут во двор ввалился весь Койлерский переулок, вооруженный чем попало, и, перемешавшись с мужиками, начал орудовать… Но вдруг раздался голос реб Исроела:

— Стойте! Он человека убил, — пусть сам защищается!

И Натан стал защищаться. Не выпуская парня из рук, он продолжал размахивать им и бить по головам наступающих… Мужики падали как подкошенные. Одному из крестьян удалось хватить Натана заступом по темени. По лицу Натана потекла кровь, но он не дрогнул, еще глубже врезался в толпу, выхватил у кого-то из рук заступ и стал им колотить по чем попало.

Казалось, в парня вселилась нечистая сила и нагнетает кровь в его мощные руки. Вот-вот лопнут жилы… Кто-то саданул Натана железякой в бок, он согнулся, на минуту остановился, но тут же выпрямился и снова устремился вперед… Кто-то подошел сзади и ухватил его за руки. Натан начал отбиваться ногами, кусаться… Но боль в боку давала себя знать…

— Ах вы пся крев [23] Собачья кровь — бранное выражение ( польск. ). — вдруг, словно из-под земли, выросла Юзефа с киркой в руках и замахнулась на крестьянина, державшего за руки Натана. — Вы панича убили! Я вам дам!..

Она киркой отогнала мужиков от Натана. Держась за бок и клонясь к земле, тот все еще пытался ударить заступом одного из наседавших… Наконец Юзефе удалось увести парня и уложить в кровать…

Крестьяне хотели было последовать за ним, но, увидав вооруженных обитателей Койлерского переулка, отступили. Во дворе остались — лишь семь-восемь раненых да лужи крови. Расходясь, мужики говорили об Юзефе:

— А та стерва вовсе не жидовка!..

Кое-как пережив этот день, Синагогальная улочка вылезла из-за печей, из-за шкафов, из ям, спустилась с чердаков. На следующий день, придя в синагогу, они приветствовали друг друга, славили бога, а после моления послали за водкой и закуской. Решено было собраться и устроить небольшую трапезу. Касриел и Азриел, зятья реб Исроела, обещали добыть у тестя Натановых голубей. А так как «сынок» лежит чуть ли не на смертном одре, то тесть, надо думать, возражать не станет. И, конечно, сам бог велел, чтобы евреи на этой трапезе съели злосчастных голубей, из-за которых люди так пострадали… Да и вообще надо покончить с голубями, чтобы и в заводе их больше не было у евреев и чтоб не навлекать бед на свою голову.

Так и сделали. Оба зятя после моления пришли к тестю, переговорили, поднялись на чердак, забрали всех голубей и отослали к резнику.

Натан лежал мертвенно-бледный, тяжело дышал. На забинтованной голове — пузырь со льдом, губы стиснуты. Возле него сидела Юзефа, выполняя все его требования. Он услыхал, что по чердаку кто-то ходит, услыхал хлопанье крыльев… Натан пытался приподняться, но не мог. Скинув с себя одеяло, он лежал и прислушивался.

Парень смотрел на Юзефу и пальцем указывал на потолок. Девушка поднялась на чердак и принесла ему пару маленьких, едва оперившихся голубков, у которых только что отняли мать.

Птенцы беспомощно хлопали почти голыми крылышками и что-то искали… Тоненькие шейки, обтянутые нежной кожицей, под которой двигалась хрупкая косточка, то морщились, то вытягивались, когда голубки запрокидывали головки и прятали их под крыло.

Натан взял птенцов, закусил губу, оттолкнул ногой стул, стоявший возле кровати. Птенцы дрожали у него в руке… Он посадил их на грудь, под сорочку, нежно прижал и старался согреть… Они лежали у него на груди и о чем-то просили, немощно шевеля крылышками.

Натан еще сильнее побледнел, глаза его закатились, нос заострился, губы плотно сомкнулись…

В доме все притихло, только легкий ветер чуть шумел за окном. Обитатели дома ушли, словно опасаясь бури, которая вот-вот разразится и все уничтожит…

Натан чувствовал, как трепещут птенцы у него на груди. Его глаза расширились и налились кровью.

Он молча поднялся, сел на кровати и оглянулся. Увидав невдалеке пшеничные зерна, взял щепотку в рот, разжевал, потом сунул клювик голубочка к себе в рот и стал языком проталкивать мучнистую жвачку в горлышко птенца, издававшего какие-то жалостные звуки…

— Бог ты мой! — крикнул вдруг Натан, схватил птенца, свернул ему голову (птичка только пискнула, и тоненькая струйка крови брызнула ему в лицо) и отбросил. То же сделал он и со вторым птенцом… Потом слез с кровати, снял зеркало и швырнул его на пол. Подбежал к шкафу и повалил его. Схватил с кровати подушку, рванул зубами наволоку и выпустил перо; толкнул стол и опрокинул его; чем-то железным вышиб несколько кирпичей из печки; разорвал на себе рубаху и искусал руки…

И вдруг повалился на пол, зарылся лицом в обломки и уснул. Спал долго-долго.

И никто не отважился войти в дом и разбудить затихшую бурю…

Боруха Колака пробудил плач лежавшего рядом ребенка. Еще не очнувшись, с закрытыми глазами, он несколько раз кликнул:

— Голда, байстрюк плачет!

Голда не отзывалась. Борух огляделся по сторонам — Голды нигде не было.

Это его немного удивило. К речке пошла умываться, решил он. Отыскал где-то лоскуток полотна и сунул его ребенку в рот, чтоб перестал хныкать.

Борух начал одеваться, обдумывая, сколько можно будет хапануть за серебряные подсвечники, которые они ночью утащили у Жихлинского из шкафа. Он взобрался на чердак, осмотрел вещи — подсвечников не оказалось! Пошарил в одном месте, в другом — нет! Тогда он быстро слез с чердака, сорвал простыню со стены — Голдиных вещей тоже нет! Все стало ясно: она от него удрала. С кем? Со Шлемкой-слесарем или с вором Хаимкой?

— Сбежала, ну и черт с тобой! Нужна ты мне больно!.. Сломай себе руки и ноги! К чертям собачьим! — проговорил он, притворно усмехаясь и плюя на стены. — Велика беда. Подумаешь! Хе-хе-хе…

Он взглянул на ребенка.

— Да, но что же делать с байстрюком? Как быть с этим выродком?

С минуту он размышлял, разговаривая с самим собой:

— Знал бы я, где она, подкинул бы ей ребятенка под дверь: на, мол, тебе твое сокровище!..

Скверная мысль пришла в голову Боруху. Он крепко закусил верхнюю губу. Нос его побледнел, руки задрожали… Он подошел к ребенку. Мальчишка лежал, скинув с себя ножкой грязную тряпку, засунув ручонку в рот. Его глаза кому-то улыбались, а складки у губ кого-то напоминали, какого-то давнишнего знакомого, которого Борух, несомненно, видел, но не помнит, когда и где.