Сергей Толстой - Собрание сочинений в пяти томах. Т.1

Что было сказать? И наутро старуха сама запрягла, привезла верст за пятнадцать, из Заволжья, врача и ни одной душе так и не обмолвилась. Пока Ваня не поправился, все время помогала искренним участием, деловым советом, простой своей стариковской мудростью долгого жизненного опыта.

Болезнь брата оказалась для сестры благотворной — она вышла из своей апатии, почувствовала, что ее силы еще кому-то нужны, где никто заменить ее не может, и всецело отдалась уходу за больным.

Наконец он поправился настолько, что смог сам уйти к Аксинье, которая, тревожась о нем, часто нас навещала и постоянно привозила то молока, то картофеля, а то присылала своего немногоречивого брата Герасима, которые с Ваней давно уже по-братски полюбили друг друга…

Но ничто долго не стоит на месте: неожиданно к нашей Фекле нагрянули родственники: настоящие племянники с женами и дочка с мужем из Петербурга, спасаясь от голодного города в полуголодную деревню. Нам в этом пасьянсе опять вышла негаданная дорога. Фекла сама отыскала квартиру в той же деревне: большой хороший дом, правда, хозяин торопится его продать, но пока еще продает. Никто в нем не живет, и его вполне устраивает, чтобы кто-то топил и жил; кстати, у него же стоят и некоторые вещи Козловых, подкинутые ему тетей Диной.

Переезжаем…

……………………………………………………………………………

Об этом последнем месяце, проведенном нами в деревне, мне напоминают страницы моего первого детского дневника. По совету Веры, которую беспокоила корявость моего почерка, я начал вести его почти на следующий день после переезда. Записывал те несложные дела и события, которые тогда заполняли жизнь, не мою — жизнь взрослых. Где были, и кто побывал у нас, что готовили к обеду, что обменяли на продукты, и чем снабдили нас сердобольные крестьяне, часто вовсе даже незнакомые, из самых дальних деревень…

Ваня в этом дневнике записан под своим еще детским прозвищем «Мимочка» с местоимениями женского рода. Уже появилось ясное сознание, о чем писать можно и о чем нельзя…

1918.17-XI ст. ст. «Встал в 7 часов. Было еще темно. Оделся, убрал комнату и постелил свою кровать, чтобы до уроков почитать „Воспоминания“ Мамина-Сибиряка, которые Вера принесла вчера от учительницы. После уроков читал до обеда…»

Большой радостью в эти дни, как я помню, были кое-какие книги Козловых, находившиеся на сохранении у нашего нового хозяина. Там были все романы Тургенева, два томика Гоголя и почти весь Лесков в приложениях к «Ниве»…

18 ноября. «Вера ушла к обедне. Без нее я молол кофе и читал. Заходил наш хозяин. Принес нам телячье горло от себя и цикорий из потребиловки. Аксюша купила у него полфунта чаю. К обеду Аксюша пекла пирог с капустой. Вечером пришла Мимочка.»

20 ноября. «Когда Вера утром вышла из дома, то она увидела впереди знакомую бабу, которая бежала к ней навстречу, радостно крича: „Пришла! Ваша мама пришла. Вас ищет!“…

К счастью, Вера сразу догадалась, кто это. Она уже получила утром письмо и ждала мамину сестру — тетю Катю. И вот уже к нашему дому по талой снежной тропинке идет тетка. Немного вьющиеся серебряно-седые волосы выбиваются из-под черной меховой шапочки. Вместе с ней ее неразлучная со времени смерти третьей сестры — тети Нюты — спутница Паша, Пашетта… После первых слез и расспросов тетя Катя начинает решительно настаивать на нашем немедленном переезде в Торжок. Там сейчас ничего подобного не происходит. Комиссары недолго злобствовали; сейчас между ними много знакомых и относятся они вежливо. Из имений всем, конечно, пришлось выехать. Сняли целый этаж на набережной, против монастыря, и живут там все вместе: тетя Катя и жена ее брата — тетя Соня с четырьмя детьми… Я смотрю на тетю не отрываясь, пока она все это рассказывает Вере, и не могу насмотреться. Только сейчас я по-настоящему понимаю, до чего они с мамой, действительно, похожи. И, вместе с тем, совсем же разные, и все же этот отпечаток, даваемый близким родством, то почти неуловимый, то до того ярко воплощается в каком-то жесте, взгляде, выражении лица, разговоре. Впервые замечаю, впервые так остро и мучительно это ценю…

Приносят еще письмо, которое пересылает нам староста из Мокшина. Письмо от папиного брата, дяди Сережи. Он поехал в деревню по приглашению своего лакея (деревня где-то на Средней Волге). Он еще ничего не знает о нас; писал на Марусино, и письма не доходили. У них голодно: питаются только хлебом из отрубей и кипятком. Дядя описывает свой сон, который я переписываю в дневник из письма;

„Сегодня видел во сне мою маму, твою, Вера, бабушку Надю. Она пришла в Новинках в среднюю комнату; мы там были все в сборе. Она вошла и, не садясь сама, сказала: „Садитесь все!“ Когда мы сели, она продолжала: „За примерное житие Николая, моего сына, Господь даровал ему жизнь“. Тогда папа начал на нее досадовать и, споря с ней, сказал: „Я не понимаю, какая вам охота всему верить и кто это вам мог сказать?“ — „Мне об этом сказала Саша!“ Тут я подумал: „Кто такое“ Саша? Я ни одной Александры не знаю“. А они продолжали спорить. Папа ее спросил, откуда она может это знать и кто ей это сказал? Тогда maman ответила, что ей сказал Димитрий Семенович. Тут только я догадался, что она говорит о Шеншиных, которых уже нет на свете и о которых я уже несколько лет даже не вспоминал…»

Остальные записи в тетради моего дневника переполнены мелочами, но и в этих мелочах отражено то, как не забывают нас даже в далеких деревнях едва знакомые крестьяне. Некоторых Вера совсем не помнит, но они не забывают что-то хорошее, связанное, может быть, где-то в далеком прошлом, с нашими родителями, и особенно с мамой. Не могу не сказать об этом и не привести для образца несколько моих записей:

20 ноября. «Семен Михайлович из Мелкова прислал бутылку молока и кусок сливочного масла».

21 ноября. «Пелагея из Пугина принесла кувшин молока, плотвы, несколько яиц и немного пшенной крупы».

22 ноября. «Дуняша прислала редьки и мне пирожок».

23 ноября. «Настя из Безбородова принесла бутылку молока и селедку…» «Уехала тетя Катя…»

25 ноября однообразие сообщений прерывается очередным событием: «Вера ушла в Мелково, где останется ночевать, чтобы завтра исповедаться и причаститься».

26 ноября. «Вернулась Вера. Она в поле обморозила всю щеку, и когда встречные ей сказали, так оттирала ее снегом, что содрала варежкой всю кожу». Вспоминаю этот день и знаю дорогу — верст восемь пути, открытое место — шоссе Москва — Петербург, жестокий мороз с сильнейшим резким ветром. Горит ярко-красное (позже оно станет сине-багровым) пятно на щеке у сестры размером с мою тогдашнюю ладонь. Она сидит и смотрится в маленькое зеркальце, пытается пошутить, а у самой слезы на глазах и от боли, и от огорчения тоже…