Пио Бароха - Алая заря

Каждый из этих мелкотравчатых мудрецов окружал себя сворой олухов, готовых смотреть ему в рот, и не упускал случая покрасоваться перед ними, распуская пышный павлиний хвост. Все они вели себя так заносчиво, что какой–нибудь ничтожный Перес позволял себе тявкать со страниц своей газетенки на Ибсена или Толстого, не стесняясь называть их кретинами и глупцами и даже отлучать их от партии, как людей недостойных.

В Мадриде издавалось два журнала, которые боролись за анархистского читателя: «Анархия» и «Либертарий», и взаимной ненависти их не было предела.

Непримиримая вражда легла в основу экономической политики этих двух журналов. Владелец «Анархии» несколько лет тому назад взялся было защищать идеи освобождения с позиций радикальных и сугубо научных. Эти публикации не оставили камня на камне от писаний крайних противников принципа власти. Однако мало–помалу и как–то незаметно для самого себя владелец «Анархии» сильно умерил свой радикализм, как говорится, «поубавил прыть», квалифицировав все прежние свои увлечения как чистое дилетантство. Этим воспользовались издатели «Либертария» и тут же наводнили рынок своей продукцией.

И те и другие старались представить дело так, будто их разделяли идеи, принципы и тому подобное, на самом же деле единственной причиной раздоров был вопрос о барышах.

Социалисты считали, что успехи испанского воинствующего анархизма можно объяснить нерасторопностью правительства. Ни в одной другой стране представители воинствующего анархизма не были столь бездарны, как в Испании: ни одного стоящего писателя, ни одного оратора, ни одного революционера–практика и только нерасторопность правительства помогла этим бездарностям выдвинуться на политическом поприще. Будь у нас правительство вроде английского, утверждали они, то об анархизме давно забыли бы и думать.

По мнению друзей Моралеса, хотя социалистическое движение тоже переживало кризис, однако он не был столь глубоким. Ораторы и писатели из числа социалистов даже и не претендовали на роль духовных пастырей народа; они довольствовались пропагандой идеи союзов и рекомендацией средств и способов улучшения жизни трудящихся классов. Сама социалистическая доктрина отодвинулась на задний план и была подчинена идее создания боеспособных союзов.

— Мы, — заканчивал свои рассуждения Моралес, — стремимся к созданию союзов, к общественной дисциплине, в которой нуждаются все страны, а Испания — в особенности.

Призыв к дисциплине был не по душе Мануэлю, ему казалось более привлекательным знаменитое изречение Дантона: «Смелость! Смелость! И еще раз — смелость!», но он не сказал об этом. Ведь он был буржуа.

Социалисты и анархисты как это часто случается с сектантами, исповедующими близкие идеи, — ненавидели друг друга. По существу же, несмотря на громкие наименования враждующих сект, их идейный багаж был довольно убогим; и те и другие не уставали поносить друг друга, избирая в качестве мишеней руководителей противной партии, которые, кстати сказать, были вполне добропорядочными сеньорами; они сами прекрасно знали, что апостольская миссия им явно не под силу, но тем не менее делали все возможное, чтобы удержаться на пьедестале, куда их вознесло волей случая.

Социалисты считали, что их идейные противники либо несчастные сумасшедшие, которых нужно лечить, либо жалкие простаки, которые дали себя одурачить всяким проходимцам, и что многие из них время от времени заходят в министерство внутренних дел.

В свою очередь анархисты были убеждены, что именно социалы запродались монархии и состоят платными агентами того же самого министерства.

Что же касается рядовых членов обеих партий, то они во многом превосходили своих руководителей: при всем простодушии и легковерии они выгодно отличались вождей своей искренностью и убежденностью

В анархистский стан шли люди одержимые, которые отлично знали, что участие в борьбе не только ничего им не даст, но и навлечет на них гонения со стороны правительства; напротив, в социалистическую партию некоторые вступали по расчету. Эти люди, случайно заделавшиеся социалистами, откровенно брали из социалистического учения только то, что сулило им материальную выгоду, а именно: идею ассоциации в форме касс добровольной и обязательной взаимопомощи. Практика создания таких объединений воспитывала и развивала в них дух авторитарности, деспотичности и отвратительного эгоизма. В результате возродились корпоративно–цеховые тенденции, снова введены были мелочная регламентация и строгие правила приема на работу: чтобы устроиться на ту или иную фабрику, необходимо было не только стать членом такой ассоциации, не только подчиняться цеховому уставу, но и платить членские взносы.

Такие методы представлялись анархистам проявлением авторитарности в худшем ее виде.

Почти все идеологи анархизма мнили себя писателями и витали в мире абстракций; наоборот, среди социалистов изобиловали ораторы. Анархисты проявляли повышенный интерес к этическим проблемам и охотно спорили по поводу морали и свободной любви; социалистам, напротив, нравилось выступать с речами в своих местных организациях, устраивать всякого рода съезды в узком составе, плести интриги и заниматься предвыборными делами. Все они, несомненно, были людьми практичными. Анархисты в основной своей массе отличались бескорыстием, но были заносчивы и считали себя апостолами и существами высшего порядка.

Они наивно полагали, что достаточно переменить название вещи, как изменится и само ее существо. Для большинства из них казалось самоочевидным, что стоит только человеку объявить себя анархистом, как он сразу начнет лучше мыслить, стоит только приклеить себе этот ярлык, как в ту же секунду от него отступятся все пороки, дурные страсти, грубые мысли, и тогда он сможет собрать их в кучу и швырнуть в корзину, как грязное белье.

В условиях иной культуры все анархисты, кроме отдельных неуравновешенных или просто испорченных людей, по своим добрым намерениям и порывам могли бы стать полезными членами общества; но все они страдали тщеславием — пороком, который мешал им нормально функционировать в общественной среде. Это было непомерно раздутое тщеславие якобинца, тем более сильное, чем искуснее его прятали, тщеславие, нетерпимое к критике, желающее все подогнать под свою мерку, подчинить своей логике, будто бы единственно правильной и единственно возможной.

Вообще говоря, и анархисты и социалисты, замученные бесконечными дискуссиями, чтением и непомерным употреблением кофе, находились в состоянии постоянного возбуждения, которое трепало их, словно перемежающаяся лихорадка. Бывали дни, когда всех их охватывало чувство усталости и разочарования, иногда, наоборот, они испытывали прилив необычайного энтузиазма, и тогда начиналась настоящая оргия словопрений.