Чарльз Сноу - Лакировка

Хамфри молча кивнул.

— То же самое относится и к нам самим — ко мне, к вам. И ко всем людям. Что, собственно, отделяет нас от нашей животной натуры? Человек — не слишком милое создание, не так ли?

Хамфри снова кивнул. То, с чем они столкнулись, было по меркам современности самым заурядным происшествием, но каким-то образом фразу Лурии подхватили их знакомые, она стала присловьем одной из тех шуток, за которыми они прятались, чтобы не показаться серьезными.

Выждав достаточно времени, чтобы восстановилось ощущение нормальности, они вышли из пивной и направились к Итонской площади, где жил Лурия. И чтобы окончательно восстановить ощущение нормальности, Лурия сообщил Хамфри дополнительные сведения о тонкостях финансовых операций Тома Теркилла.

Намерения у Лоузби были самые лучшие, он обладал немалым тактом, но, несомненно, сделал ошибку, пригласив к бабушке гостей на вечер в воскресенье. Они собрались в садике за ее домом, где был приготовлен стол для бриджа. Вокруг него сидели Поль Мейсон, Хамфри, Лоузби и сама леди Эшбрук. Рядом на столике стояло шампанское. Хамфри услышал, как Поль назвал Лоузби Ланселотом. Это прозвучало как еще одно вычурное прозвище, хотя они вместе учились в школе и одно из имен Лоузби действительно было Ланселот.

Мужчины как могли старались поддерживать разговор, словно это был просто бридж в приятный летний вечер, но леди Эшбрук, несмотря на всю ее самодисциплину, казалось, вот-вот утратит светскую выдержку. А быть любезной она даже не пыталась, словно у нее не хватало для этого ни желания, ни сил. Утром она была в церкви — как бывала там по воскресеньям всю свою жизнь. Хамфри не раз задумывался над тем, верит ли она на самом деле, и теперь у нее в саду вновь задал себе тот же вопрос. Возможно, ведя жизнь, вызывавшую столько толков, она считала нужным соблюдать хотя бы одно из требований общественной морали. С ним она никогда на подобные темы не говорила, А ему хотелось бы узнать молилась ли она утром о том, чтобы на следующей неделе все кончилось хорошо, чтобы нависшая угроза исчезла, — как молятся дети, ожидая результата уже сданного экзамена. Но и неверующие иногда возносят такие молитвы. Хамфри пристыженно вспомнил, что это случалось и с ним.

Тревога, как и надежда, знает свои приливы и отливы. Возможно, весь день леди Эшбрук упорно преследовали мысли о следующей неделе. И может быть, сердясь из-за бриджа, она находила желанное отвлечение от них. Играла она прекрасно. Ее партнером был Лоузби, который играл очень плохо. Поль был сносным игроком, но от такого талантливого человека она ожидала бы большего. Хамфри никуда не годился. Не так давно, когда ее еще не угнетала надвигающаяся опасность, она заметила кому-то, что между Лоузби и Хамфри есть одна разница: Лоузби битый час думает, прежде чем пойти не с той карты, а Хамфри ходит с нее сразу.

В этот долгий жаркий вечер Лоузби постоянно ходил не с той карты.

— Право же, мой милый! — повторяла она все чаще.

Она проигрывала. Пустяки, поскольку играли они по маленькой, но тем не менее она проигрывала. После второго роббера она еще раз сказала:

— Право же, мой милый!

Больше она ничего не добавила, но это был сигнал гостям уходить.

Лоузби умел быть душой общества, но ему не удавалось смягчить ощущение слепого страха, тяготевшее над садом. Он попробовал пустить в ход слегка скабрезное открытие, которое только что сделал. Когда Поль начал прощаться, Лоузби напомнил им о том, что они и так знали: в этом саду, как и в соседнем, есть маленькая калитка, которая ведет в соседний проходной двор, откуда два шага до Эклстон-стрит.

— Очень удобно для грешных целей. Чему в здешних местах имелись отличные примеры.

Сияя бесстыжим восторгом по поводу и чужих и своих собственных слабостей, он спросил, слышал ли кто-нибудь из них про дом номер пятьдесят пять по Итон-Террас, менее чем в полумиле отсюда. Там тоже есть сад и потайная калитка, ведущая в проходной двор точно так же, как тут. Оттуда можно было выйти на Честер-роуд и незаметно вернуться домой. В 90-х годах и позже в доме номер пятьдесят пять помещался самый аристократический лондонский бордель, созданный доверенными друзьями принца Уэльского и финансировавшийся из высочайшего кошелька. Именитые гости, по-видимому, возвращались домой пешком или садились в собственные экипажи, дожидавшиеся где-нибудь на почтительном расстоянии.

— Вы про это слышали, бабушка?

На мгновение леди Эшбрук оттаяла до насмешливой улыбки.

— Несколько рановато для меня. Или ты правда думаешь, что мне уже за сто?

Бридж кончился, и Хамфри нечем было занять время до восьми часов. Поддерживая тайную кампанию, которую вела Кейт ради своей подопечной, он пригласил Тома Теркилла пообедать с ним. Хотя они несколько раз встречались и Теркилл держался с ним очень сердечно, это была сердечность профессионального политика. Приглашение Хамфри было принято только через три дня после того, как он его послал. Хамфри все прекрасно понимал. Люди, подвизающиеся на общественной арене, могут обходиться дружески с безвестными соседями, но держат их на расстоянии. Человек вроде Теркилла принимает подобные приглашения, только если из них можно извлечь какую-то пользу. Конечно, Теркилл навел о нем справки — вещь несложная, если у вас есть доступ к министрам, — а затем взвесил, может ли Хамфри ему на что-нибудь пригодиться или же, наоборот, не окажется ли он опасным, если его приглашение отклонить.

Найти, где пообедать в Лондоне в воскресенье вечером, было непросто. Сам Хамфри ценил хорошие вина, но к еде был равнодушен. Старуха экономка кормила его тем же, что вполне удовлетворяло его в дни холостой юности, и в этот вечер, останься он дома, его ждали бы котлета и сыр. Но для того, чтобы развязать язык Тому Теркиллу, этого было явно недостаточно, и он заказал столик в «Беркли». Ему вдруг пришло в голову, что принимать богатых людей — дорогое удовольствие, и чем они богаче, тем дороже: устраиваешь все так, словно это они тебя принимают.

Машина Теркилла остановилась у подъезда ровно в восемь. Теркилл вышел на тротуар — подвижный, энергичный. Казалось, он настолько упивается своим здоровьем, что ему все неприятности нипочем. В нем была актерская импозантность, довольно частая у политиков. Сильное рубленое лицо, чуть выдвинутый вперед подбородок.

— Добрый вечер, добрый вечер! — сказал он звучным голосом. — Куда мы едем?

Хамфри ответил и получил указание не затрудняться и свою машину не выводить — это Теркилл берет на себя.

— Должен сказать, что это очень с вашей стороны любезно, — заметил Теркилл, когда они уже ехали по тихим, пустым улицам.

— Мне всегда хотелось как-нибудь поговорить с вами в спокойной обстановке, — ответил Хамфри.