Чарльз Сноу - Лакировка

— Вы о себе слишком плохого мнения, — сказал Лурия.

— Может быть, — ответил Брайерс. — Но, как бы то ни было, я сейчас здесь, с вами. Я выжил. А многие другие — нет. Они разбогатели одним махом. Но сейчас довольно много кабинетов на самых лучших этажах стоят пустые. Они больше не нужны своим прежним владельцам.

— А почему им не нужны их кабинеты?

— Потому что они в тюрьме.

Наступила пауза. Почти все это, сказал Лурия, звучит настолько убедительно, что становится неуютно. Если подобного рода вещи происходят в организациях, призванных охранять порядок, то какие же силы смогут удерживать общество хотя бы в относительных рамках? Брайерс, который был моложе, оптимистичнее, деятельнее, крепче, ответил, что в целом он либерал. Нельзя служить в полиции и видеть в человеке венец творения, но считать, что все потеряно, тоже не следует. Изменить внутреннюю сущность людей нельзя, но заставить их изменить свое поведение все-таки возможно. Лурия на мгновение растерялся, услышав такие рассуждения от полицейского. Надо выполнять свои обязанности в существующих социальных условиях. Расчистить что можно, сохранить что удастся, не дать положению ухудшиться. Закон и его блюстители — это не все, но тем не менее что-то.

— Вот тут, — заявил Лурия, — я с вами полностью согласен. От всего сердца.

— А потому я рад, что веду это дело, и, если вы спросите моих ребят, они скажут то же самое. Если откинуть интеллектуалов, — Брайерс перешел на приятельское поддразнивание, — то люди, которые работают с чем-то конкретным, чувствуют себя в этом мире более или менее на месте. Это многое искупает.

Лурия кивнул, но сказал задумчиво:

— До тех пор, пока другие верят, что ваша работа полезна. До тех пор, пока они верят в то, чем занимаетесь вы.

— Это в их же интересах, черт побери! Я уже говорил, что закон — это еще не все, но другого-то у нас ничего нет.

Повернувшись к Хамфри, Лурия заметил с ласковой, сочувственно-сардонической улыбкой, что, слушая их друга, он чувствует себя гораздо спокойнее. В знак солидарности он попросил еще виски, потом очень серьезно посмотрел на Брайерса и сказал:

— Знаете что? Мне было бы легче, если это ваше убийство хоть кого-нибудь тут по-настоящему возмутило. Да, конечно, некоторые удручены. Но они не кипят негодованием. Они не жаждут отмщения, а просто опускают руки, словно речь идет о погоде. Они позволяют событиям брать над собой верх. Они чувствуют себя бессильными перед обществом.

— Поверьте мне, — сказал Брайерс, — я ничего так не хочу, как поймать его.

— Да, и потому мне становится легче, — Лурия снова посмотрел на Брайерса так, словно они были близкими друзьями. — Я уверен, что вы хотели бы восстановления смертной казни.

Короткая напряженная пауза. И Брайерс все так же уверенно и спокойно сказал:

— Профессор, сегодня у меня ведут розыск пятьдесят шесть оперативников. Завтра их станет еще больше. Я имею в виду — от сержантов и выше. Насколько я могу судить — и я убежден, что не ошибаюсь, — все они до единого согласятся с вами, а двое-трое из моей группы почти наверное займут влиятельное положение в нашем департаменте.

— Очень рад слышать это, — сказал Лурия.

— Но должен добавить, что я, как ни жаль, исключение. Я против восстановления смертной казни.

На лице Лурии выразилось изумление, что случалось очень редко. Оно вдруг перестало быть лицом вдохновенного пророка. Рот открылся и снова закрылся.

— Но почему же?

— Я не верю в нее. Не верю, что от нее может быть польза.

— То есть, по-вашему, она не предотвратит убийств? И этого убийства тоже не предотвратила бы?

— Я сужу эмпирически. Так говорят факты.

— С вашего разрешения я оставляю за собой право усомниться, Но не стану спорить. Суть в другом.

— Значит, вы убеждены, что преступников следует вешать?

— Вешать? Нет. — Лурия уже оправился. — Слишком много сексуальных ассоциаций. Но я, безусловно, верю в то, что некоторых преступников необходимо ликвидировать. Расстрел, если хотите. Наименее неприятный способ, какой можно придумать.

Теперь удивился Брайерс. И не сразу нашелся что сказать.

— Вам не кажется, что это будет шаг назад? Удар по цивилизованности?

— Потому-то я верю в смертную казнь. От либерального оптимизма я отказался уже давно. Меня нисколько не интересуют юридические паллиативы. Меня не интересуют ложные надежды. Я хочу, чтобы общество сохраняло силу и здоровье. Только что я употребил слово «отмщение». Не по рассеянности и не случайно. У общества есть глубочайшая потребность мстить тем, кто оскорбляет основные его инстинкты. Я убежден, что общество не может быть здоровым, если мы делаем вид, будто такой потребности не существует. Вы упрекнете меня в излишней практичности, но разве вы были практичным, когда выдали себя? Вы сказали, что это будет ударом по цивилизованности. Но задайте себе вопрос, что движет вами на самом деле. Разница между нами в том, что вы верите, будто люди гораздо более цивилизованы, чем это есть на самом деле. И не только теперь, но и в будущем.

Брайерс умел вести всякие споры, но не такие. Он сказал без прежней бодрой уверенности:

— Я вовсе не утверждаю, будто я так уж цивилизован. Вот были убийства детей. Для этого просто нет слов. Найди я убийц и будь у меня под рукой пистолет, я бы их на месте прикончил без всяких колебаний. Конечно, если бы знал, что выкручусь. И этого, который убил старуху, — тоже. Вреда никому бы не было. — Он добавил сухо: — Кроме тех, с кем я разделался бы. Но я по-прежнему убежден, что было бы очень вредно пустить в ход машину закона, чтобы вздернуть их или подвергнуть любой другой ритуальной казни, какую мы придумали бы. Вам приходилось слышать рев в тюрьме, когда кого-нибудь вешают? Мне один раз довелось, когда я только начинал. Вас это, возможно, переубедило бы.

— Нет, — сказал Лурия. — Меня такие вещи не трогают. Вы пытаетесь сделать жизнь стерильно-чистой. А это невозможно, и надо уметь смотреть правде в глаза.

— Что же, в таком случае, — ответил Брайерс, даже ни на йоту не уступив, — нам остается только согласиться, что мы не сошлись во взглядах, не правда ли?

Разговор перешел на другие темы. Во многом они были согласны и понимали друг друга с полуслова. Потом Брайерс сказал, что ему пора: надо еще просмотреть поступившие за это время сообщения и домой он раньше чем через два часа уйти не сможет. Доберется туда часов в десять и найдет ужин на столе. Жены полицейских проходят хорошую выучку, сказал он с улыбкой, которая могла показаться небрежной или сальной. Однако Хамфри, знавший про болезнь его жены, знал также, что эта улыбка скрывает совсем иные чувства.

Позднее, не в этот вечер, а потом — Хамфри подумал, что эта встреча прошла совсем не так, как можно было ожидать. С одной стороны, верховный жрец западной цивилизации, патриарх еврейской интеллигенции, именитый ученый. С другой — энергичный, суровый профессиональный полицейский. Между ними завязывается разговор о преступлений и наказании. Так чего же можно было ожидать? Уж никак не того, что последовало. Но в любом случае Хамфри с интересом наблюдал, как эти двое ставят друг друга в тупик. Маленький эпизод из человеческой комедии, которую он готов был смотреть без конца. И удовольствие он получил большое.