Чарльз Сноу - Лакировка

А, довольно! Жалеть себя она не станет. Держишься — и хорошо. Жизнь обманывает твои надежды, но ведь другого выбора нет. Она изучающе посмотрела на сына, который теперь упоенно созерцал буксир, режущий маслено-гладкую реку. Все-таки что-то. Она снова взглянула на статую Хаскиссона. На редкость нелепое творение! Ее губы сложились в красивую сдержанную улыбку, которую многие мужчины находили загадочной. В эту минуту ничего загадочного в ней не было: Селия улыбалась, потому что ее насмешил замысел скульптора.

Солнце спустилось совсем низко. Мальчику уже давно пора ложиться, и скоро время ее ужина. Она вышла с ним на тротуар. Они прошли несколько шагов, он весело болтал. Она остановилась — им надо было перейти на островок безопасности. Мальчик стремглав кинулся через дорогу. Из-за стоящего грузовика на большой скорости вылетел автомобиль. Селия закричала. Вероятно, мальчик не услышал, но он увидел мчащуюся на него машину. Реакция v него была мгновенная — он остановился как вкопанный, резиновые подметки его туфель словно прилипли к асфальту. Машина проскочила в футе от него. Шофер что-то вопил и грозил кулаком.

У Селии подступила к горлу тошнота. Она стояла на островке, сжимая руку сына. Ее щеки побелели. Она стояла так очень долго и побежала с ним к тротуару, только когда увидела, что улица до угла совсем пуста.

Когда они уже подходили к дому, мальчик спросил:

— Мама, что с тобой?

— Ничего. Пожалуйста, переходи улицу осторожно. Ведь машин очень много. На больших улицах всегда жди меня. Пожалуйста.

Больше она не сказала ничего. Мальчик кивнул и улыбнулся, Словно извиняясь. Это и было все. Больше она ничего не сказала.

Вечером в субботу, через двадцать четыре часа после того как Селия, сидя в сквере у реки, размышляла о своей незадачливости, Хамфри и Алек Лурия встретились за ритуальной кружкой пива. И совершенно случайно в их разговоре всплыло ее имя.

— О ней кто-нибудь что-нибудь слышал? — спросил Лурия, которого случайные знакомые интересовали, по-видимому, не менее, чем социологические основы исконных английских институтов.

Только позднее Хамфри пришло в голову, что за этим вопросом могло скрываться не простое любопытство. А тогда он ответил только:

— Я — нет.

Хотя она относилась к нему довольно дружески, их знакомство держалось только на ее отношениях с Полем, а потому, как только этим отношениям пришел конец, она исчезла с его горизонта.

— Очень жаль! — Лурия добросовестно отхлебывал свой портер, и его лицо над пинтовой кружкой было добрым и задумчивым. Он довольно часто умолкал, точно что-то поглощало его мысли.

Пивная была охвачена сонным оцепенением позднего лета. Двое посетителей, знавшие их в лицо, пожелали им доброго вечера. Оса пожужжала вокруг и улетела. За окном в глубине зала мягко сгущались вечерние сумерки. Жара стояла такая же, как месяц назад, но к концу августа темнота уже не наступала с южной внезапностью.

Хамфри, наслаждаясь тишиной, лениво заметил, что иностранцы редко отдают себе отчет в том, как далеко на север расположен Лондон.

— На широте Лабрадора, — кивнул Лурия. — Хорошо, что существует Гольфстрим! — Он сказал это почти машинально, без всякого интереса, по-прежнему думая о своем. Потом начал было что-то говорить и умолк.

Минуты через две-три он начал снова:

— Хамфри…

— Что?

— Я хотел вам кое-что сказать. И заранее прошу меня простить.

Хамфри подумал было, что Лурия хочет расспросить его о том, как идет следствие. Он с большой щепетильностью относился к официальным секретам, но, возможно, любопытство взяло верх над тактом. Однако в любом случае Хамфри ничего не мог бы ему сообщить, кроме догадок и предположений, которые, вероятно, во многом совпадали с его собственными.

Но Лурия сказал совсем другое:

— Простите меня, я не имею права вмешиваться, но Кейт Лефрой вам далеко не безразлична? Верно?

Давно уже никто не задавал Хамфри столь интимных вопросов. Он не был готов к такому вторжению в его внутреннюю жизнь. Несмотря на откровенность с самим собой — а может быть, и благодаря ей, — он ревниво оберегал свои тайны. И с притворно ироничной улыбкой сумел ответить только:

— Пожалуй, это можно определить и так.

— Вот именно. И сказать я вам должен следующее: мне бы очень хотелось, чтобы вы как-нибудь из этого выпутались.

Опять-таки прошло много, очень много лет с тех пор, как Хамфри в последний раз чувствовал, что краснеет. Он был захвачен врасплох и, не сумев сдержаться, вспыхнул, как его шеки: — О чем вы говорите, черт побери?

— Боюсь, я говорю о том, что никакого будущего, насколько я могу судить, у вас с ней нет.

Хамфри сказал уже спокойнее, но все еще возмущенно:

— Она прекрасная женщина. Никого лучше ее я в жизни не встречал.

— Это одно из оснований для моего вывода.

— Ну хорошо. — Хамфри смотрел на Лурию со злостью. — Если это слово хоть что-нибудь значит, то я люблю ее и думаю, что она в какой-то мере отвечает мне взаимностью.

— Насколько я могу судить — не в какой-то. Но если я правильно понимаю ситуацию, от этого вам обоим может быть только хуже. — Он смотрел на своего друга с печальной нежностью. Темные глаза под массивными надбровьями были до краев полны глубокой грустью. — Вы же не думаете, что мне так уж нравится говорить вам неприятную правду? Для подобных опытов я выбрал бы вас в последнюю очередь. Но ведь в нашем возрасте у нас впереди не бесконечность. Я не хочу, чтобы вы напрасно потратили несколько лет.

Все еще кипя яростью, словно совсем мальчишка (впрочем, решил он позже в более спокойном настроении, возраст тут роли не играет), Хамфри был, однако, тронут тем, что Алек настолько близко принимает к сердцу его судьбу. И говорил он так, словно у него с Хамфри впереди один и тот же срок, а ведь Лурия, хотя это легко забывалось, был на десять с лишним лет моложе.

— Она — то, что мне нужно, — категорично сказал Хамфри.

— Да, если бы она могла быть с вами. Но, боюсь, это невозможно.

— Почему?

— Когда настанет решительный момент, не думаю, чтобы она сумела вырваться.

— Вы смотрите со стороны. — Он возражал с тем большим гневом, что Лурия высказывал вслух его собственные сомнения. — А я стою ближе и знаю, что ее с мужем уже ничто не связывает.

Не обращая внимания на резкость Хамфри, Лурия говорил все так же мягко:

— Иногда зритель лучше видит игру, чем ее участники. Я прошу вас не полагаться на то, что вы думаете о ситуации. Может быть, вы просто принимаете желаемое за действительное. Выслушайте меня спокойно. Я попробую объяснить, как это представляется мне. Она — истинная женщина. Она может дать вам жизнь и радость и сама будет радоваться. Но это не все. У нее есть потребность быть опорой кому-нибудь. На нее неотразимо действуют самодовольные пустозвоны — мы уже об этом с вами говорили. Дутые величины вроде Монти. Она могла бы попасться на удочку этого врача — того, который воображает себя мыслителем. Можно подумать, будто она перед ним преклоняется. Но я толкую это по-другому: я убежден, что в глубине души она чувствует их никчемность и что они сами чувствуют свою никчемность, а потому ищут в ней опору. Она гораздо более сильная личность, чем ее пустоцвет муж, и боюсь, вы ни и чем не разберетесь, пока не допустите возможности, что в конечном счете это ей и нужно.