Эрнест Хемингуэй - Полное собрание рассказов

– Нужен резиновый жгут, – сказал Пако. Он видел, как такие жгуты используют на арене.

– Я шел прямо, – сквозь слезы сказал Энрике. – Я только хотел показать, как это опасно.

– Не волнуйся, – сказал Пако, его голос звучал словно издалека. – Но врача приведи.

На арене тебя кладут на носилки и бегом уносят в операционную. Если кровь из бедренной артерии выльется прежде, чем тебя туда донесут, – зовут священника.

– Позови одного из тех священников, – сказал Пако, крепко прижимая салфетку к низу живота. Он никак не мог поверить, что это случилось с ним.

Но Энрике уже бежал по улице Сан-Херонимо к круглосуточной станции «скорой помощи», и Пако остался один; сначала он сидел, потом согнулся, уронив голову, потом рухнул на пол и, пока все не закончилось, лежал и чувствовал, как жизнь уходит из него, словно грязная вода из ванны, если вытащить затычку. Ему было страшно, сознание мутилось, он попытался читать покаянную молитву, даже вспомнил начало, но прежде чем успел скороговоркой произнести: «Велика скорбь моя, Господи, что я прогневил тебя, который достоин всей любви моей, и я твердо…», он совсем ослабел, упал лицом на пол, и очень скоро все кончилось. Из перерезанной бедренной артерии кровь вытекает быстрее, чем можно себе представить.

Когда врач «скорой помощи» поднялся по лестнице в сопровождении полицейского, который держал за руку Энрике, сестры Пако еще сидели в кинотеатре на Гран-Виа, все больше разочаровываясь в фильме Гарбо, где звезда представала в жалком низком окружении, между тем как они привыкли видеть ее окруженной блеском роскоши. Публике фильм решительно не нравился, и она выражала свое недовольство свистом и топаньем. Все остальные постояльцы пансиона продолжали заниматься почти тем же, чем занимались в момент несчастья, если не считать двух священников, которые, завершив свои благочестивые молитвы, собирались отойти ко сну, и седоволосого пикадора, который переместился со своим стаканом за столик к двум потасканными проституткам. Чуть позже он вышел из кафе с одной из них. Это была та, которую угощал выпивкой матадор, утративший свой кураж.

Ни обо всем этом, ни о том, что эти люди будут делать на следующий день и в другие предстоящие дни, Пако не суждено было узнать. Он понятия не имел, как на самом деле они живут и как умирают. Он даже не сознавал того, что они вообще умирают. Сам он умер, как говорят испанцы, исполненный иллюзий. Его короткой жизни не хватило на то, чтобы утратить хоть какие-то из них, и даже на то, чтобы закончить покаянную молитву. Он даже не успел разочароваться в фильме Гарбо, который разочаровывал весь Мадрид целую неделю.

Килиманджаро – заснеженная гора высотой 19 710 футов, самая высокая в Африке. Масаи называют ее западную вершину Ngàje Naài, Дом бога. На ней лежит иссохший, замороженный труп леопарда. Никто не знает, что понадобилось леопарду на такой высоте.

– Самое удивительное, что это не больно, – сказал он. – Так и понимаешь, что все началось.

– Правда?

– Чистая правда. Но прости за вонь. Тебе, должно быть, противно.

– Не надо так говорить. Пожалуйста.

– Погляди на них, – сказал он. – Интересно, что их привлекает, вид или запах?

Он лежал на койке под сенью раскидистой мимозы и смотрел на раскаленную равнину, где непристойно расселись три крупные птицы. Еще десяток кружил в небесах, их тени стремительно скользили по земле.

– Они здесь с того дня, как сломался грузовик, – продолжил он. – Но сегодня впервые опустились на землю. Поначалу я очень внимательно следил за их полетом, на случай, если захочу вставить их в рассказ. Теперь это кажется глупым.

– Прошу тебя, перестань, – сказала она.

– Я просто болтаю, – ответил он. – Мне так намного легче. Но не хочу тебе мешать.

– Ты прекрасно знаешь, что мне это не мешает, – возразила она. – Но я очень переживаю, что ничего не могу сделать. Думаю, нужно успокоиться и ждать, когда прилетит самолет.

– Или когда не прилетит.

– Пожалуйста, скажи, что мне делать. Ведь я могу сделать хоть что-то?

– Например, отрезать мне ногу – вдруг поможет, хотя я в этом сомневаюсь. Или пристрелить меня. Теперь ты меткий стрелок. Ведь я научил тебя стрелять, верно?

– Пожалуйста, не говори так. Может, почитать тебе?

– Почитать что?

– Что угодно из того, что мы еще не читали.

– Я не смогу слушать, – ответил он. – Мне легче говорить. Мы спорим, и это помогает убить время.

– Я не спорю. Терпеть не могу спорить. Давай не будем ругаться. Постараемся успокоиться. Может, сегодня приедет другой грузовик. Может, прилетит самолет.

– Я не хочу шевелиться, – сказал он. – Я шевелюсь, только чтобы ты не нервничала.

– Это трусость.

– Почему не позволить человеку умереть спокойно? Зачем обзывать меня?

– Ты не умрешь.

– Не говори ерунды. Я уже умираю. Спроси этих мерзавцев. – Он посмотрел на огромных грязных птиц, которые сидели, нахохлившись, втянув лысые головы в плечи. Четвертая приземлилась на равнину, пробежала несколько шагов и медленно проковыляла к остальным.

– Они есть возле любого лагеря. Обычно их не замечаешь. Ты не умрешь, если не сдашься.

– Где ты это вычитала? Не будь дурой.

– Подумай о ком-нибудь.

– Боже ты мой, – вздохнул он, – ведь это мое ремесло.

Он замолчал, глядя сквозь знойное марево на заросли кустарника. Несколько газелей Томсона казались крошечными светлыми пятнышками на желтом фоне. Вдалеке виднелось стадо зебр, белое на зеленом. Это был хороший лагерь под раскидистыми деревьями у холма, с чистой водой, а поблизости – почти пересохший источник, куда по утрам прилетали рябки.

– Хочешь, я тебе почитаю? – спросила она. Она сидела на парусиновом стуле рядом с его койкой. – Поднимается ветер.

– Нет, спасибо.

– Может, приедет грузовик.

– Мне плевать на грузовик.

– А мне нет.

– Тебя волнует множество вещей, на которые мне плевать.

– Вовсе нет, Гарри.

– Как насчет выпивки?

– Тебе нельзя. У Блэка сказано избегать алкоголя. Тебе не следует пить.

– Моло! – крикнул он.

– Да, бвана.

– Принеси виски с содовой.

– Да, бвана.

– Тебе нельзя, – повторила она. – Вот что я имею в виду, когда говорю, что ты сдался. У Блэка сказано, что алкоголь вреден. Я знаю, что он вреден тебе.

– Нет, – возразил он. – Он мне полезен.

Значит, все закончилось, подумал он. Значит, он не успеет исполнить, что хотел. Все закончилось перебранкой из-за алкоголя. Когда на правой ноге началась гангрена, он перестал испытывать боль, а вместе с болью ушел страх, и теперь он чувствовал только безмерную усталость и гнев, что все закончилось. Грядущее его не интересовало. Долгие годы он был одержим смертью, но сейчас она ничего для него не значила. Удивительно, с какой легкостью усталость справилась со смертью.