Эрнест Хемингуэй - Полное собрание рассказов

– Я очень сожалею, – сказал Джек. – Я не хотел ударить низко.

Уолкотт не ответил. Видно было, что ему очень скверно.

– Ну вот, теперь вы чемпион, – сказал Джек. – Надеюсь, получите от этого массу удовольствия.

– Оставьте мальчика в покое, – сказал Солли Фридмен.

– Хэлло, Солли, – сказал Джек. – Мне очень жаль, что так вышло.

Фридмен только посмотрел на него.

Джек пошел обратно, в свой угол, странной, запинающейся походкой. Мы помогли ему пролезть под канатом, потом провели мимо репортерских столов и дальше по коридору. Там толпился народ, многие тянулись похлопать Джека по спине. Джек, в халате, должен был пробираться сквозь всю эту толпу по пути в уборную. Уолкотт сразу стал героем дня. Вот как выигрывались пари у нас в Парке.

Как только мы добрались до уборной, Джек лег и закрыл глаза.

– Сейчас поедем в отель и вызовем доктора, – сказал Джон.

– У меня все кишки полопались, – сказал Джек.

– Мне очень совестно, Джек, – сказал Джон.

– Ничего, – сказал Джек. Он лежал, закрыв глаза.

– Перехитрить нас вздумали, – сказал Джон.

– Ваши друзья, Морган и Стейнфелт, – сказал Джек. – Хорошенькие у вас друзья, нечего сказать.

Теперь он лежал с открытыми глазами. Лицо у него все еще было осунувшееся и страшное.

– Удивительно, как быстро соображаешь, когда дело идет о таких деньгах, – сказал Джек.

– Вы молодчина, Джек, – сказал Джон.

– Нет, – сказал Джек. – Это пустяки.

Снег снаружи был уже выше подоконника. Проникающее в окно солнце освещало карту на столе лачуги, обшитой сосновыми досками. Солнце стояло высоко, и верхушки сугробов не мешали его лучам освещать домик. Вдоль тыльной стороны лачуги была проложена траншея, и в каждый погожий день солнце, отражаясь от стены, подтапливало снег и расширяло траншею. Был конец марта. Майор сидел в комнате за столом возле стены. Его адъютант сидел за другим столом.

Вокруг глаз майора белели ободки – следы темных очков, которые защищали глаза от слепящего снега. Лицо майора было сперва обожжено на солнце, потом покрылось загаром, а потом снова обгорело, уже поверх загара. Обожженный нос распух, и кожа на нем шелушилась. Занимаясь бумагами, майор макнул пальцы левой руки в блюдце с маслом и размазал масло по лицу, осторожно прикасаясь к коже самыми кончиками пальцев. Он аккуратно обтер пальцы о край блюдца, чтобы масло не капало с них, а потом, смазав лоб и щеки, легонько погладил пальцами нос. Закончив, он встал, взял блюдце с маслом и пошел в крохотную комнатенку, служившую ему спальней.

– Посплю немного, – сказал он адъютанту. В их армии адъютант был совсем не то, что унтер-офицер. – А ты закончи дела.

– Хорошо, signor maggiore [48] Господин майор (ит.). , – ответил адъютант.

Он откинулся на спинку стула и зевнул. Достал из кармана книжку в бумажной обложке и раскрыл; затем положил ее на стол и раскурил трубку. Облокотился на стол и принялся читать, попыхивая трубкой. Затем закрыл книжку и убрал в карман. Слишком много еще бумажной волокиты осталось. Никакого удовольствия от чтения, пока она над душой висит. Солнце за окном скрылось за горой и больше не освещало лачугу. Вошел солдатик с охапкой небрежно порубленных сосновых сучьев.

– Потише, Пинин, – сказал ему адъютант. – Майор спит.

Пинин служил при майоре ординарцем. Он был смуглый парнишка. Растопив печь, он осторожно, стараясь не шуметь, подбросил еще сучьев, потом закрыл дверь и удалился в сени. Адъютант снова погрузился в бумаги.

– Тонани! – окликнул майор.

– Да, signor maggiore?

– Пришли ко мне Пинина.

– Пинин! – позвал адъютант. Пинин вошел в комнату. – Тебя майор зовет, – сказал адъютант.

Пинин пересек комнату и приблизился к клетушке майора.

Постучал в приоткрытую дверь.

– Signor maggiore?

– Войди, – донесся до ушей адъютанта голос майора. – И закрой дверь.

Майор лежал на койке. Пинин подошел и остановился рядом. Подушкой майору служил рюкзак, набитый каким-то бельем. Удлиненное, обожженное, намазанное маслом лицо было повернуто к Пинину. Руки майора лежали поверх одеяла.

– Тебе ведь девятнадцать?

– Да, signor maggiore.

– Ты когда-нибудь любил?

– В каком смысле, signor maggiore?

– Ну… в девчонку влюблялся?

– Я бывал с девчонками.

– Я не то имел в виду. Я спросил, влюблялся ли ты – в какую-нибудь девчонку?

– Да, signor maggiore.

– Ты и сейчас любишь девчонку? Что-то ты не пишешь ей. Я ведь все твои письма читаю.

– Да, я ее люблю, – сказал Пинин. – Но просто не пишу ей.

– Ты уверен?

– Да.

– Тонани, – позвал майор, не повышая голоса. – Ты меня слышишь?

– Он не слышит, – сказал майор. – Так ты точно любишь девчонку?

– Да.

– И… – Майор стрельнул в него глазами. – Тебя еще не совратили?

– Не пойму, что это значит – совратили.

– Ладно, – сказал майор. – Не заносись.

Пинин потупился и уставился на пол. Майор поглядел на его смуглое лицо, смерил его взглядом с ног до головы, а потом посмотрел на его руки. И продолжил, не улыбаясь:

– Так ты и правда не хочешь… – Майор приумолк. Пинин смотрел в пол. – Ты уверен, что не мечтаешь о том, чтобы… – Пинин продолжал разглядывать пол. Майор оперся головой о рюкзак и улыбнулся. Он даже почувствовал облегчение: сложностей в армейской жизни и без того было хоть отбавляй. – Ты славный парнишка, Пинин, – сказал он. – Очень славный. Только не задавайся и смотри в оба, чтобы никому другому не достался.

Пинин неподвижно стоял возле его койки.

– Не бойся, – сказал майор. Руки его покоились на одеяле. – Я тебя не трону. Можешь возвращаться в свой взвод, если хочешь. Только лучше оставайся при мне. Меньше шансов тогда, что тебя убьют.

– Вам что-нибудь от меня нужно, signor maggiore?

– Нет, – сказал майор. – Ступай и займись своими делами. Дверь за собой не закрывай.

Пинин неловко вышел, оставив дверь открытой. Адъютант поднял голову и посмотрел на него. Пинин раскраснелся и даже двигался совсем не так, как прежде. Адъютант проводил его взглядом и улыбнулся.

Вскоре Пинин вошел снова и подбросил в печь еще дров.

Майор, который лежал на койке, разглядывая свою обтянутую тканью каску и темные очки, висевшие на гвоздике, услышал его шаги.

«Вот ведь прохвост, – подумал он. – Неужели наврал мне?»

Поздно вечером Ник возвращался из города с праздника 4 июля в большом фургоне с Джо Гарнером и его семьей, и по пути им попались девять пьяных индейцев. Он запомнил, что девять, потому что Джо Гарнер, в сумерках погонявший лошадей, чтобы еще засветло добраться домой, натянул вожжи и спрыгнул на землю, чтобы вытащить одного индейца из колеи. Тот спал, уткнувшись носом в песок. Джо оттащил его в кусты и влез в фургон.