Сигрид Унсет - Кристин, дочь Лавранса

Симон и раньше видел на Кристин этот убор и считал, что он идет ей… Но все же не замечал до этих пор, какой молодой она выглядит в нем. А глаза у нее сияли, точно звезды.

Днем приехали разные люди приветствовать Эрленда: Кетиль из Скуга, Маркус, сын Тургейра, а позднее вечером – сам Улав Кюрнинг, отец Инголф и господин Гютторм, священник церкви Святого Халварда. Перед тем как явились священники, пошел снег, немного сухой, мелкий, но шел он сплошной пеленой, и они сбились с дороги и попали в репейник – платье их было сплошь усажено им. Все принялись старательно обирать репей со священников и прибывших с ними слуг. Эрленд и Кристин обирали его с господина Гютторма; они то и дело краснели и шутили со священником каким-то странно неуверенным и дрожащим голосом, когда смеялись.

Симон усердно пил в первую часть вечера, но совсем не пьянел – только чувствовал какую-то тяжесть во всем теле. Он слышал необычайно остро каждое сказанное слово. Все другие быстро стали очень невоздержанны на язык. И неудивительно: никто из них не был из числа друзей короля.

Теперь, когда все кончилось, ему было до странности не по себе. Все болтали какой-то вздор – громкими голосами и с большой горячностью. Кетиль, сын Осмюнда, был довольно глуповат, его зять Маркус тоже не отличался особым умом. Улав Кюрнинг был человеком здравомыслящим и разумным, но близоруким, а оба священника казались ему тоже не очень толковыми. Все сидели, слушая Эрленда, поддакивали ему, а тот все больше становился похожим на себя самого, каким он всегда бывал, – развязным и легкомысленным. Он взял руку Кристин, положил ее себе на колени и играл ее пальцами – они сидели так, что касались друг друга плечами. Лицо ее заливал яркий румянец, она не могла отвести глаз от него; когда он украдкой обнял ее стан, губы у нее задрожали, так что она с трудом могла сомкнуть уста…

Вдруг дверь распахнулась, и в горницу вошел Мюнан, сын Борда.

– Последним пришел сам великий бык! – закричал Эрленд, смеясь, вскочил на ноги и пошел навстречу гостю.

– Помоги нам всем Господи и святая Мария-Дева!.. Я вижу, тебе и горя мало, Эрленд! – сказал сердито Мюнан.

– А ты думаешь, поможет теперь хныкать да печалиться, родич?

– Никогда не видел я никого тебе подобного… Все свое благосостояние ты погубил…

– Знаешь, я никогда таким не был, чтобы идти в ад с голым задом, лишь бы штаны не попалить! – сказал Эрленд.

Кристин засмеялась тихо и шаловливо.

Симон положил голову на стол, обхватив ее руками: пусть их думают, что он уже так пьян, что совсем спит… Ему хотелось, чтобы его оставили в покое, чтобы забыли о самом его существовании.

Все было так, как он ожидал, – во всяком случае, как он должен был ожидать. И она тоже. Вот она сидит здесь, единственная женщина среди всех этих мужчин, такая же нежная, скромная, безбоязненная, уверенная. Такой она была и в тот раз… когда обманула его… бесстыжая или безвинная, он и сам не знал. Да нет, неправда, не такой уж была она уверенной, не была она бесстыжей… не была спокойной, хоть и был у нее спокойный вид… Но этот человек околдовал ее – ради Эрленда она с радостью пойдет и по раскаленным каменьям… А на него, Симона, она наступила, словно для нее он всего лишь холодный бесчувственный камень…

Все это чепуха… Ей хотелось добиться своего, и она ни на что не обращала внимания. Пусть себе радуются… Неужели ему это небезразлично? Какое ему дело, если они народят себе еще семерых сыновей – тогда их будет четырнадцать, – как придется делить половину имущества Лавранса, сына Бьёргюльфа! Видно, о своих детях ему не придется беспокоиться: Рамборг не так спешит рожать детей, как ее сестра… Его потомство будет в свое время жить после него в богатстве и в почете. Но ему все это безразлично… сегодня вечером. Ему хотелось еще выпить, но он знал, что сегодня Божьи дары не развеселят его… К тому же придется поднять голову и, быть может, принять участие в разговоре.

– Да ты, наверное, считал себя годным в правители государства! – сказал Мюнан презрительно.

– Нет, ты же понимаешь, мы намечали на эту должность тебя! – расхохотался Эрленд.

– Господи помилуй… Придержи-ка свой язык, любезный!..

Все рассмеялись.

Эрленд подошел к Симону и тронул его за плечо:

– Ты спишь, свояк?..

Симон поднял голову.

Эрленд стоял перед ним, держа кубок в руке:

– Выпей со мной, Симон. Тебя я больше всего должен благодарить за то, что сохранил жизнь… А я дорожу ею, какова бы она ни была, мой милый! Ты стоял за меня, как брат… Не будь ты моим свояком, мне бы, наверное, пришлось расстаться с головой!.. А ты мог бы получить мою вдову…

Симон вскочил. Одно мгновение они стояли, глядя друг на друга… Эрленд протрезвел и побледнел, губы его невольно раскрылись…

Симон ударом кулака выбил кубок из рук Эрленда, мед разлился по полу. Затем он повернулся и вышел из горницы.

Эрленд остался стоять. Он вытер полой кафтана свою руку и пальцы, сам не зная, что делает… Оглянулся назад; никто не заметил происшедшего. Он отбросил ногой кубок под скамейку… постоял мгновение… потом тихо вышел вслед за свояком.

Симон Дарре стоял у подножия лестницы, ведшей в светелку. Йон Долк уже выводил его лошадей из конюшни. Он не шевельнулся, когда подошел Эрленд.

– Симон! Симон… Я не знал… Поверь… Я не знал, что говорю!

– Теперь ты знаешь.

Голос Симона был совершенно беззвучен. Он стоял, не шевелясь и не глядя на Эрленда.

Эрленд растерянно огляделся по сторонам. Из завесы туч еще проглядывало мутное пятно месяца, сыпался мелкий, жесткий, зернистый снег. Эрленд поежился от холода.

– Куда?.. Куда ты поедешь? – спросил он неловко, глядя на слугу и лошадей.

– Поискать себе другого пристанища, – коротко ответил Симон. – Ты же понимаешь, здесь я не желаю оставаться…

– Симон! – вырвалось у Эрленда… – О, я не знаю, чего бы я только не дал, чтобы эти слова не были мною сказаны!..

– И я тоже, – тихо отвечал Симон все тем же голосом.

Дверь светелки отворилась. Кристин вышла на галерею с фонарем в руке… перегнулась через перила и посветила вниз.

– А, вы здесь? – спросила она ясным голосом. – Что вы тут делаете?

– Я почувствовал, что мне нужно выйти поглядеть на лошадей, так обычно говорят люди учтивые, – отвечал Симон со смехом, глядя наверх.

– Да, но… вывел лошадей-то ты зачем? – весело изумилась Кристин.

– Да… Бывает, когда шумит в голове, – сказал Симон все так же.

– Так поднимайтесь же сюда! – перебила она светло и радостно.

– Хорошо. Сейчас.

Она вернулась в горницу, а Симон крикнул Йону, чтобы тот отвел лошадей на конюшню. Он повернулся к Эрленду – тот все продолжал стоять с каким-то странным, отсутствующим видом.