Сигрид Унсет - Кристин, дочь Лавранса

Поздним вечером Кристин вышла со двора в сопровождении дочерей Симона, сына Андреса, и своих сыновей Гэуте и Лавранса. Арньерд, дочь Симона, провела большую часть зимы в Йорюндгорде. Девушке уже исполнилось пятнадцать лет, и как-то на Рождество в Формо Симон заметил, что пора бы Арньерд поучиться, как следует вести хозяйство, а дома ее некому наставить: работа спорится в руках у девушки не хуже, чем у любой из служанок. Тогда Кристин предложила взять Арньерд к себе и обучить ее всему, что сама умеет, – Кристин чувствовала, что Симон очень любит эту свою дочь и беспокоится о ее судьбе. Девочке и впрямь следовало поучиться другим порядкам в хозяйстве, не похожим на те, какие были заведены в Формо. После смерти родителей жены Симон, сын Андреса, стал одним из богатейших людей в округе. Он управлял своими владениями разумно и заботливо, с особенным рвением занимаясь хозяйством в Формо. Но в доме у него царил полнейший беспорядок – служанки вершили все дела по своему усмотрению; когда Симон замечал, что развал и запустение переходят все границы, он нанимал одну или двух новых работниц, но жене не говорил ни слова и, казалось, не хотел и не ждал, что она сама возьмет на себя заботы по дому. Видно было, что он все еще не считал ее взрослой; но он всегда был ласков и уступчив с Рамборг и кстати и некстати осыпал подарками ее и детей.

Кристин очень привязалась к девочке, когда узнала ее поближе. Арньерд была некрасива, но умна, скромна, добра и прилежна, и руки у нее были золотые. Когда девочка помогала ей по хозяйству или вечерами сидела подле нее за работой в ткацкой, Кристин жалела о том, что у нее самой нет дочери. Дочь больше тянется к матери…

Вот и сегодня Кристин вновь подумала об этом. Она шла по дороге, ведя за руку Лавранса, и смотрела вслед Гэуте и Арньерд, которые немного опередили ее. Ульвхильд носилась взад и вперед, разбивала ногой хрупкую корочку льда, затянувшего к вечеру лужицы. Она изображала какого-то зверька и поэтому вывернула свой красный плащ наизнанку, белым заячьим мехом наружу.

Внизу, в долине, сгущались тени, окутывая сумерками голые бурые поля. Но весенний вечер был словно пронизан светом. Первые бледные звездочки влажно поблескивали в высоком небе, там, где прозрачно-зеленые краски переходили в синеву, предвещающую наступление ночного мрака. Над черными гребнями гор по ту сторону долины еще держалась кромка золотого света, и его отблеск ложился на каменистую осыпь под скалой, где они проходили. А на самых высоких, одетых сугробами гребнях искрился снег и переливались над крутизной сосульки, рождая звенящие, журчащие и брызжущие ручейки, стекавшие по всему склону. Воздух над поселком был напоен журчанием воды – снизу ему вторил глухой рокот реки. А из всех рощиц, дубрав и из самой чащи леса неслось щебетание птиц.

Один раз Ульвхильд остановилась и, подняв камень, бросила его в ту сторону, где пела птица. Тогда старшая сестра схватила ее за руку. Младшая послушно прошла рядом с ней несколько шагов, но потом вырвалась, умчалась по склону вдоль ручейка и возвратилась только тогда, когда Гэуте ее окликнул.

Они подошли как раз к тому месту, где тропинка углублялась в еловый лес; в гущине зазвенела стальная тетива. В лесу еще не стаял снег, от него тянуло холодком и свежестью. Чуть подальше, на прогалине, они увидели Эрленда с Иваром и Скюле.

Ивар стрелял по белке; стрела засела в стволе ели у самой верхушки, и теперь мальчик пытался ее сбить. Он бросал в нее камень за камнем, и каждый раз, когда Ивар попадал в ствол, могучее мачтовое дерево гудело от удара.

– Погоди-ка, дай я попробую, – сказал отец.

Он отбросил за спину складки плаща, поднял лук и небрежно прицелился в полумраке деревьев. Тетива запела, и просвистевшая в воздухе стрела вонзилась в ствол рядом с первой. Эрленд взял еще одну стрелу и снова выстрелил – одна из стрел, сидевших в дереве, с шумом стала падать вниз, путаясь в ветвях; у второй оказался расщеплен хвост, но жало крепко засело в стволе.

Скюле бросился подбирать стрелы, упавшие в снег, а Ивар продолжал пристально вглядываться в вершину ели.

– Это моя стрела осталась, отец. Весь наконечник ушел в дерево. Хороший выстрел – правда, отец? – И он стал объяснять Гэуте, почему он не попал в белку.

– Ты еще не собираешься в обратный путь, Кристин? Мне пора возвращаться. Завтра мы с Ноккве чуть свет уйдем за глухарями…

– Нет, – поспешно ответила Кристин. Она проводит девочек до усадьбы; ей надо поговорить с сестрой…

– Пусть тогда Ивар и Скюле пойдут с матерью, а я останусь с вами. Можно, отец? – попросил Гэуте.

Прощаясь, Эрленд поднял на руки Ульвхильд. Русые локоны девочки выбились из-под капюшона, и она была такая хорошенькая, румяная и свежая, что Эрленд расцеловал ее, прежде чем опустить на землю, а потом повернулся и вместе с Гэуте направился к дому.

Теперь, когда у Эрленда было сколько угодно досуга, он постоянно таскал за собой то одного, то другого из сыновей.

Ульвхильд взяла тетку за руку, прошла рядом с ней несколько шагов, но потом снова вихрем рванулась вперед и вмиг очутилась между Иваром и Скюле. Что говорить, Ульвхильд – красивый ребенок, но своенравный и необузданный. Будь у них дочь, она тоже ходила бы по пятам за Эрлендом…

В Формо они застали в горнице только Симона с сынишкой. Хозяин сидел на почетном месте, в середине стола, любуясь Андресом. Малыш ползал на коленях по скамье, играя старыми деревянными гвоздями; он старался поставить их стоймя на шляпки на краю столешницы. Увидев, чем занят ее братец, Ульвхильд даже забыла поздороваться с отцом. В одно мгновение она оказалась на скамье рядом с Андресом, схватила его за шиворот и, стукнув лбом об стол, стала кричать, что это гвозди ее и что ей их подарил отец.

Симон встал, чтобы разнять детей, но неловким движением задел маленькое фаянсовое блюдо, стоявшее у его локтя. Оно упало на пол и разлетелось вдребезги.

Арньерд полезла под стол подбирать черепки. Взяв черепки у дочери, Симон бросил на них сокрушенный взгляд: «Пожалуй, твоя мать разгневается на меня». Красивое, расписанное цветами блюдо из белого фаянса господин Андрес Дарре привез когда-то из Франции. Симон объяснил Кристин, что после смерти отца блюдо досталось Хельге, но она подарила его Рамборг. Обе женщины считали его большой драгоценностью. Услышав в сенях голос жены, Симон поспешно спрятал осколки за спину.

Войдя в горницу, Рамборг поздоровалась с сестрой и племянниками. Потом сняла плащ с Ульвхильд, и девочка, подбежав к отцу, стала ластиться к нему.

– Какая ты нарядная, Ульвхильд. Нынче будний день, а на тебе серебряный пояс… – Но Симон не мог обнять девочку, потому что руки у него были заняты.