Сигрид Унсет - Кристин, дочь Лавранса

В супружеской постели спал Мюнан. Мать легла рядом с мальчиком и обняла его.

Нелегко ей заговорить об этом с Эрлендом. Но неужто он сам не может взять в толк, что нельзя уводить с собой старших сыновей и гонять с ними по лесу в самый разгар страды…

Конечно, она никогда не ждала, что Эрленд сам пойдет за плугом: он не провел бы толком и одной борозды. Да и Ульву вряд ли пришлось бы по вкусу, если б Эрленд вздумал вдруг вмешиваться в дела хозяйства. Но сыновья ее не могут вести такую жизнь, какую вел в отроческие годы их отец: учился владеть оружием, ходил на зверя, скакал на лошадях или часами просиживал за шахматами со священником, которому надлежит втолковать рыцарскому сыну начатки латинской и прочей книжной премудрости да научить его петь и играть на струнных инструментах. Кристин потому-то и держала в усадьбе так мало прислуги, что хотела, чтобы сыновья ее с малых лет поняли: их доля – крестьянский труд. Сыновьям Эрленда теперь не приходилось и мечтать о рыцарских доспехах.

Но из всех ее детей в одном только Гэуте чувствовалась крестьянская закваска. Он был трудолюбив, но ему едва исполнилось тринадцать лет. К тому же Кристин знала: стоит отцу поманить его, и он тоже бросит все и пойдет за ним…

И однако нелегко ей заговорить об этом с Эрлендом. Она дала себе зарок: от нее самой супруг ее вовеки не услышит ни единого слова, какое могло бы внушить ему мысль, будто она осуждает его поведение или ропщет на участь, которую он навлек на себя и на их сыновей. Но как же иначе втолковать ему, что их сыновьям до́лжно учиться своими руками обрабатывать землю родной усадьбы? «Вот если бы Ульв поговорил с ним об этом?» – думала Кристин…

Когда скот погнали с весеннего пастбища на сетер в Хёвринген, Кристин отправилась в горы с пастухами. Близнецов она с собой не взяла. Подросткам шел уже одиннадцатый год, и они были самыми своевольными и упрямыми из всех ее сыновей. Матери было особенно трудно справляться с ними, потому что они всегда горой стояли друг за друга. Когда ей удавалось держать Ивара при себе, он становился уступчивей и послушней, но Скюле был дерзок и вспыльчив, и стоило близнецам оказаться вместе, как Ивар тотчас начинал плясать под дудку своего брата.

Однажды ранней осенью Кристин вышла в три часа пополудни из своей хижины на сетере. Пастух сказал ей, будто на лесной вырубке, что лежит внизу по склону, если идти вдоль реки, тьма-тьмущая цветущего медвежьего уха.

Кристин без труда отыскала вырубку; на крутом склоне жарко припекало солнце – самое время собирать цветы. Они густым ковром разрослись на порубках и между кучами камней – высокие светло-желтые стебли, унизанные мелкими раскрытыми звездочками. Кристин усадила Мюнана собирать малину за кучей хвороста, из-за которой он не мог выбраться без ее помощи, и приказала собаке стеречь его. Сама она вынула нож и стала срезать стебли, то и дело оглядываясь на малыша… А Лавранс шел рядом с матерью и тоже срезал цветы.

Здесь, на сетере, она все время трепетала за своих двух меньших детей. Правда, теперь она уже не так боялась нечистой силы. Соседи с других сетеров уже давно разъехались по усадьбам, но она хотела пробыть в горах до самого осеннего праздника Девы Марии. Ночами теперь бывало непроглядно черно и очень страшно, когда завывал ветер, страшно, когда приходилось выходить в потемках из дому. Но зато здесь стояла чудесная погода, а в долине в этот год была засуха, и сено накосили плохое. Мужчинам, как видно, придется провести в горах всю позднюю осень и зиму. Впрочем, ее отец говорил, что никогда не замечал, чтобы на их сетере в зимнее время селился кто-нибудь чужой…

Кристин остановилась у одинокой ели посреди склона, придерживая рукой тяжелую охапку цветочных стеблей. Отсюда открывался вид на север, вдали виднелись склоны Довре. По крестьянским дворам стоял в скирдах хлеб…

Там тоже желтели спаленные солнцем луга. Но ей казалось теперь, что здесь, в долине, вообще никогда не бывает по-настоящему зелено – так зелено, как в Трондхейме…

Да, она тосковала теперь по дому, который у них был там. По усадьбе, которая гордо раскинулась на широкой груди горы, а далеко вокруг простирались луга и пашни, сбегая по склонам гор к чернолесью, которое спускалось к самому озеру на дне долины. По широким далям, открывавшимся взору над низкими лесистыми кряжами, которые волнами набегали друг на друга и тянулись к югу до самых хребтов Довре. По лугам, зарастающим летом такой буйной травой и рдеющим красными цветами под красным закатным небом, по зеленой сочной осенней отаве…

Да, теперь случалось и так, что ее одолевала тоска даже по фьорду… Тоска по песчаным отмелям в Биргси, по лодкам и парусникам у причалов, по береговым складам, по запаху смолы, рыбацких сетей и моря – по всему тому, что было так немило ее сердцу, когда она впервые приехала на север…

А Эрленд! Как ему не тосковать по этим запахам, по морю, по соленому ветру?..

Теперь ей не хватало всего того, что когда-то выводило ее из терпения: большого, шумного хозяйства, челяди, бряцания оружия и звяканья конской сбруи во дворе, где вечно сновали люди Эрленда, вереницы гостей, которые то и дело сменялись в усадьбе, привозя важные известия о том, что делается в стране, и мелкие сплетни о житье-бытье в городе и в округе. Кристин казалось, что ее жизнь опустела с тех пор, как умолкла вся эта суета…

А торговый город с его церквами и монастырями и званые пиры, которые задавали в своих домах знатные люди… Как бы ей хотелось вновь пройти по тем улицам в сопровождении слуги и служанки, заходя в купеческие лавки, выбирая товары, приценяясь и торгуясь, или подняться на борт какой-нибудь купеческой шхуны и накупить там всякой всячины: английского полотна на повязки, узорчатых покрывал, деревянных лошадок с всадниками, которые бросают копье, стоит лишь дернуть за веревочку. Она вспоминала луга, которые тянутся за чертой города в Нидарейде, как она гуляла по ним со своими детьми, глядя на ученых собак и медведей, которых показывали скоморохи, и покупая малышам медовые коврижки и орехи…

А иногда ей вдруг так неудержимо хотелось нарядиться. Надеть шелковую рубашку и тонкую полотняную повязку. И светло-голубое бархатное платье без рукавов, которое Эрленд купил ей в последнюю зиму перед их бедой. Глубокий вырез на груди был оторочен горностаем, так же как и проймы, прорезанные до самых бедер, так что в них виден был пояс, перехватывающий талию…

И потом еще иногда она мечтала… Да нет же! Что это с ней?.. Другая бы радовалась на ее месте, что больше не рожает детей… Когда прошлой осенью, после убоя скота здесь, в долине, она захворала… Хорошо, что все кончилось так, как оно кончилось. И все же она поплакала немного в первые ночи после несчастья…