Лайош Надь - Избранное

— Я говорю, Крофи просто сумасшедший. Я собирался было посадить его на место Чиллага, но вскоре отказался от этой мысли.

— Неужели? А что с Чиллагом? Он болен?

— Отменно здоров. Я подозреваю, что он крадет сверх всякой меры. Хочу отправить его на пенсию.

— Ну и ну!

— Крофи, разумеется, не может стать его преемником. Молод еще и мало прослужил у меня. К тому же по своей наружности он не подходит на должность управляющего. Управляющий должен быть представительным.

— Ну, конечно. И после того случая…

— Теперь уже и речи не может об этом быть.

— Что ты говорил о Чиллаге? — наклонившись к собеседникам, спросил граф Каранди графа Берлогвари.

— Лишь то, что я ему не доверяю.

— Насколько я слышал, тебе нужен новый управляющий.

— Вероятно.

— Возьми у меня Сеницея. Я продаю свое галлайское поместье.

— Сеницей? Что он из себя представляет?

— Надежный, грамотный, честный человек.

— Словом, крадет умеренно!

— Совсем не крадет.

— Этому уж я не поверю. Значит, очки втирает.

Тут в курительной наступила полная тишина. Все услышали слова графа Берлогвари. Его высказывание «кто не крадет, тот очки втирает», вызвало кое у кого смех. Граф Эстераг охотно признался, что любит воровать карандаши. Графиня Мендеи рассказала, что одна ее знакомая, женщина богатая, нескупая, при случае не упускает возможности украсть какую-нибудь мелочь. Потом она возмещает пострадавшим убытки, преподносит им подарки куда более ценные, чем то, что она присвоила. У нее, у графини Мендеи, пропала однажды книга, цена которой в магазине две или три кроны; подозрение упало на прислугу. Выяснилось, кто вор, лишь когда эта дама подарила ей собрание сочинений Йокаи [37] Йокаи Мор (1825—1904) — известный венгерский писатель-романтик. .

Все смеялись.

— У нее тут винтиков не хватает. — Граф Правонски дотронулся до своей головы.

— Да. Клептомания.

— В народе своеобразное представление о краже, — заговорила графиня Берлогвари. — Собственными ушами слышала я одну историю, — не поверила бы, услыхав из чужих уст. Вчера среди дня поехала я в деревню, повезла мою горничную Магду к доктору…

— Чтобы вылечить ее от клептомании?

— Нет, нет. Магда честная душа. Я очень люблю ее. Она проходит какой-то курс лечения, и, чтобы не запустить болезнь, я вожу Магду к доктору. Коляска остановилась перед домом врача, Магда ушла, я осталась ждать ее в экипаже, Янош сидел на козлах. Не было ее минут пятнадцать, и в это время я оказалась невольной свидетельницей чужого разговора. Несколько крестьян обсуждали какую-то кражу. Из их слов я уяснила себе суть дела. Накануне ночью у одной вдовы украли сливы. Обворовали несколько деревьев в ее саду. Вдова очень бедная, и сливы для нее большая ценность.

Надьреви слегка улыбнулся: «Сливы для нее большая ценность». Да, конечно, сейчас беседуют господа, не крестьяне. Но даже нескладное выражение «обворовали несколько деревьев» в устах графини показалось ему милым.

— Женщина плакала, рыдала, обнаружив утром пропажу. Вот и весь случай. Его обсуждали крестьяне. Они страшно негодовали и клеймили вора, а один из них сказал: «Если б хоть у богача украл, я бы смолчал, а у бедной вдовы воровать грешно».

Найдя мнение крестьян забавным и необычным, все громко засмеялись.

— И остальные признали его правоту, — продолжала графиня Берлогвари. — Меня так поразило это странное заблуждение, что я просто остолбенела. Ничего подобного я не слыхивала. Чему же учат этих людей в школе? Преподают ли им закон божий? Неужели не вдалбливают десять заповедей? Не укради! А кто крадет, совершает грех. Независимо от того, у кого крадет.

— Да, поистине странное заблуждение, — подхватила графиня Мендеи. — По их мнению, если из моей сумочки украдут сотню крон, то надо сосчитать, сколько в ней осталось; если окажется порядочная сумма, значит, кража и не имела места.

— В самом деле, у вас украсть невозможно, — улыбнулась графиня Берлогвари. — По крайней мере, совершить небольшую кражу. Если встать на их точку зрения. Не знаю, все ли в народе придерживаются такого взгляда или только несколько крестьян так думают. Приходилось вам слышать что-нибудь подобное, господин Надьреви?

Вопрос был задан учителю, возможно, потому, что он занимался юриспруденцией, готовился к адвокатской или судейской карьере, а возможно, потому, что в этом обществе он был единственным бедняком, ближе стоял к народу и больше знал о нем.

— Народ рассуждает совершенно правильно, — набравшись вдруг смелости, ответил Надьреви. — Правда, уголовное законодательство не делает в таких случаях различия, но, так сказать, при гуманном подходе к делу украсть у бедняка куда большее преступление, чем у богача.

— Да что вы! — посыпались со всех сторон удивленные, скорей даже, полные веселого недоумения возгласы.

Только граф Правонски возмущенно воскликнул:

— Как можно так говог’ить?

Ему Надьреви ничего не ответил. Учитель готов был уже отступить, но графиня Берлогвари продолжала его расспрашивать:

— Как вы это понимаете? Объясните.

— Если для вас неприемлемо мое мнение, то объяснить мне будет трудно, — с некоторым колебанием проговорил Надьреви. — Полагаю, что объяснения и не требуются, поскольку справедливость этого тезиса несомненна. Однако попробую.

— Напг’асно. Нет никакой необходимости, — сказал граф Правонски.

— Ну, пожалуйста, — обратилась к учителю графиня Берлогвари, но, заранее отказываясь признать его правоту, добавила: — По-видимому, я склонна заблуждаться. Меня занимает ваша аргументация.

Граф Берлогвари, как и все прочие, прислушивался к этому разговору.

Барон Фадди тихо заметил:

— Спор не лишен интереса.

Зубкович, улыбнувшись, подумал: «Ну и осел этот славный малый, лучше бы промолчал».

— По правде говоря, я и не знаю, что тут странного, — пытался отбиться Надьреви. — Нищий побирается, ходит из деревни в деревню с узелком в руке, и в нем весь его скарб, все его достояние. Если украдут этот узелок, цена которому, предположим, двадцать крон, нищий все потеряет. Может быть, даже погибнет. И вот кто-то обворовывает его и чуть не доводит этим до смерти. Какое жестокое преступление! Не больший ли это грех перед богом и людьми, чем украсть двадцать крон у того, у кого останется еще много денег, кому кража причинит лишь небольшой материальный ущерб и легкое раздражение. Нищий плачет, причитает, отчаивается, сокрушается, — никогда не сможет он приобрести то, что потерял. Разве кража у нищего не более жестокий проступок, чем любая другая?

— Ах, вы неправильно рассуждаете, — покачала головой графиня Берлогвари. — Для нас непреложная истина, что любая кража преступление. Преступление, и только.