Лайош Надь - Избранное

— Простите, ваше сиятельство, будьте снисходительны.

— Я уже объяснял вам, что с людьми надо обращаться так же, как со скотом. Волу вы не переломаете ноги, не исполосуете спину, иначе он станет непригодным к работе. И батраков нельзя калечить.

— Цыган — это, будьте снисходительны, ваше сиятельство, не батрак…

— Кто так плохо обращается с цыганом, не может сносно обращаться с батраком. Я понимаю, вы тщетно кипятитесь и орете на батрака своим писклявым голосом, но если вы не способны поддерживать порядок обычными, дозволенными методами, то убирайтесь к черту. Тогда вам здесь не место.

Голос у графа Берлогвари стал скрипучим, лицо покраснело от негодования, глаза, выпучившись, чуть не вылезли из орбит. Полчаса изливал он свой гнев. Ругал приказчика на чем свет стоит. Безжалостно, беспощадно. Теперь действительно он стал похож на извозчика. Крофи стоял, покряхтывая, не осмеливаясь заговорить; переминался с ноги на ногу и готов был провалиться сквозь землю. Продолжая распекать его, граф то и дело вставал с места, подходил к приказчику, размахивая руками, повторял одно и то же; казалось, негодованию его не будет конца. Когда суровое поучение все же кончилось, Крофи пришлось еще постоять навытяжку, в почтительной позе, потому что его сразу не отпустили. Граф замолчал, тяжело дыша, словно раздумывал, что делать с этим недоноском. Потом, вынув из кармана анонимное письмо, показал его приказчику:

— Не вы ли его сочинили? — Крофи молчал, с удивлением уставившись на письмо. — Женский почерк. Отправлено в Пеште.

— Не знаю… понятия не имею, что это за письмо, ваше сиятельство.

— Может быть, от Чиллага вы все-таки слышали что-нибудь о займах?

— О займах?

— Да, да. О займах. Вы знаете кому.

— Его сиятельству графу Андрашу?

— Вот видите. Кое-что вам, однако, известно.

— Понятия ни о чем не имею, ваше сиятельство. Я и не подозревал…

— Довольно, нечего оправдываться. Мы к этому разговору еще вернемся. А теперь убирайтесь вон.

Крофи ретировался совершенно уничтоженный. Ноги у него подкашивались, когда он шел к бричке.

— Поехали домой, Дюри, — сказал он дружески, чуть ли не ласково хуторскому кучеру.

«Да, видать, захворал он, — подумал Дюри. — Тем хуже для него. Только что был еще здоровый, теперь заболел; наверно, в усадьбе его просквозило. «Поехали домой, Дюри». Да!»

В Топусте приказчик пошел сразу к себе на квартиру. Пропади все пропадом. Он не стал продолжать начатое утром дознание. Рано утром, почти на заре, прибежала к нему мать Марики и стала умолять, чтобы он оставил ее дочку в покое. Плакала даже, заклинала пожалеть ее единственное дитятко. До сих пор удавалось ей уберечь Марику от всяких бед, потому что глаз с нее не сводила. На ней собирается жениться Марци Карикаш, и не дай бог бедняжке опозориться. Когда Крофи попытался прогнать бабу, та от мольбы перешла к угрозам. Она, мол, и не решается рассказать обо всем мужу, такой он грозный, крутой человек. И Марци с дочкой едва сумела отговорить от опрометчивого шага.

Тогда приказчик приступил к допросу, стал выяснять, давно ли и как часто доит она коров и кто еще этим занимается. Он допросил всех батраков на хуторе. И нашел еще одну злоумышленницу, молодую пастушку. Ну, что ж, потом обнаружатся и другие. Всплывут новые преступления. Добрые люди выдают друг дружку и после недолгих уверток выводят кого надо на чистую воду. Он расправится со всей шайкой. Полетит отсюда вся семья Марики вместе с их Марци Карикашем.

Крофи собирался вечером помучить еще хуторян. Для неопровержимости своих обвинений припасти побольше свидетелей и при случае уличить и прочих воров. Но вечером, после поездки в усадьбу, ему и жизнь стала не мила. Он рано лег спать и метался в кровати, точно на самом деле тяжело заболел. Еще это письмо! Он не просил, чтобы его писали. Сказал только, что графу Берлогвари втирают очки и не помешало бы его сиятельству узнать каким-то путем о проделках своего управляющего.

Андраш и Надьреви встретились только за ужином, так как в тот день урока, то есть симуляции урока не состоялось. После ужина, побеседовав с виду спокойно и весело, все рано разошлись.

— Не вздумайте ложиться спать! — сказал учителю в коридоре Андраш. — Подождите немного, мы пойдем куда-нибудь.

— Куда?

— Увидите. Будет небольшой кутеж.

— Вдвоем?

— Нет. Граф Правонски тоже пойдет с нами.

— Тогда я…

— Не ломайтесь! Что за ребячество!

— Я не пойду.

— Граф Правонски на вас не сердится, и вы зла не держите. Все это ерунда.

— Я не смогу пойти. Все-таки странно было бы…

— Но я прошу вас. Будьте благоразумны. Сегодня вы мне нужны. Я расскажу вам кое-что.

Надьреви закурил, резким движением бросил спичку, словно хотел послать всех к черту. И сдался:

— Хорошо, я согласен.

— Скоро я зайду за вами. Мне надо еще, как обычно, проститься с мамой.

— Напоминаю вам, что завтра предстоит урок. Завтра вторник.

— Как хотите.

— Я хочу, конечно, начать занятия.

Через десять минут Андраш пришел к учителю. И не один, а с графом Правонски.

Граф Правонски окинул взглядом комнату. Увидел на умывальнике одеколон.

— Однако! Господин учитель, неужели вы пользуетесь одеколоном? Бг’аво! Я и не повег’ил бы.

Надьреви молчал. Он решил во всем уступать графу Правонски. Ради Андраша. Хотя тот не сказал ничего, но как бы поручился на сегодняшний вечер за своего друга.

— Ну и дурак ты, Эндре, — строго одернул Андраш графа Правонски.

— Видите ли, господин учитель, — шутливым тоном проговорил граф Правонски, — сделанного не вег’нешь, тепевь я не стал бы уже оспаг’ивать ваш ог’иг’инальный взгляд, что вог’овать большая заслуга. Поэтому мне не остается ничего двугого, как пг’осить у вас задним числом пг’ощения. Столько г’аз пг’ошу пг’ощения, сколько вы пожелаете.

— Ну, пошли! — скомандовал Андраш.

Вечер выдался пасмурный, без света звезд и луны почти ничего не было видно. Надьреви, спотыкаясь, брел за Андрашем, который и впотьмах не сбивался с дороги. Выйдя из парка, они направились к деревне. Наткнувшись на придорожный камень, граф Правонски чуть не растянулся на земле. «Хоть бы сломал себе шею», — подумал учитель.

Вдруг они остановились перед двухэтажным домом. Надьреви знал уже, что там находится трактир, а также гостиница. Они вошли в трактир, большой, просторный зал. Помост с декорациями против входа, как видно, служил временной сценой. Люди, заполнявшие зал, сидели на поставленных в ряд стульях и скамьях. Возле помоста за маленьким столиком расположились загримированные мужчина и женщина.

— А-а, актег’ишки, актег’ишки! — громко, во всеуслышание сказал граф Правонски.

— Сейчас мы получим эстетическое наслаждение. Выступит маленькая труппа артистов, — разъяснил Андраш.