Лайош Надь - Избранное

— А вы?

— Я его жена. — Она показала глазами на пастуха. — Мой муж пастух.

Старого батрака снова прорвало:

— Позавчера, господин солдат, я видел цыган вон там, на шоссе. Они шли к Шольту…

Но слова застряли у него в горле. Жандарм внезапно повернулся к нему всем телом, расставил ноги, уперся в бока руками и, приняв еще более грозный вид, смерил старика таким уничтожающим взглядом, что тот просто опешил. Высокомерно растягивая слова, жандарм угрожающе проговорил:

— Послушайте, вы… Кто ваа-с спра-ашива-ает?!

С минуту он глядел на старика застывшими глазами. Наступила тишина, никто не пошевельнулся. Ефрейтор насмешливо, без тени дружелюбия ухмыльнулся, затем подтянулся, приосанился. Оба жандарма, как видно, наслаждались своей властью и упивались видом хуторян, от испуга потерявших способность говорить и двигаться. Младший сержант, желая, очевидно, еще больше напугать их, повернулся к пастуху и с деланным безразличием смерил его взглядом с головы до ног. Пастух до сих пор еще не произнес ни слова. Упрямо, инстинктивно враждебно он смотрел то прямо перед собой, то на жандармов, не встречаясь с ними взглядами. Но вот глаза его встретились с глазами младшего сержанта. Первой мыслью жандарма, которому очень приглянулась молодая женщина, было «Ага, значит, ты ее муж».

Он еще раз окинул внимательным взором женщину, ее голые икры, и в нем вспыхнуло вдруг дикое желание — желание обнять эту женщину или, по крайней мере, заставить взвыть этого сильного мужчину, ударить его хоть разок, почувствовать — о, наслаждение! — что тому больно, увидеть, как исказится его лицо, эта подлая рожа, услышать звериный рев, который вырвут из его глотки страдание, испуг и беспомощность…

— Так это вы пастух? — сказал он.

— Я.

Жандарм на минуту задумался: с чего начать, как поскорее заставить этого гордого грубого мужика шагнуть навстречу своей беде? И медленно, понизив голос, растягивая слова, он продолжал:

— Скажите-ка… приятель…

Второй жандарм придвинулся ближе. Он выказывал явное нетерпение, ноздри его раздувались.

Младший сержант продолжал:

— Скажите-ка… друг мой… где свиньи?

— Не знаю, какие свиньи.

— Не знаете! И даже не интересуетесь, не так ли? Неизвестно, мол, и дело с концом?!

Он глянул на своего товарища, ефрейтора. Тот злобно улыбнулся одними глазами. Они понимали друг друга. Им так хотелось избить пастуха, что в эту минуту они искренне его подозревали: «Пожалуй, поймали куманька!»

— Подумайте-ка! Может, скажете все же, куда девались свиньи эрегхедьского сторожа… Только хорошенько подумайте, чтобы потом не пожалеть о своих словах. Ну, ну, не скромничайте!

Пастуха ошеломили эти слова, но тотчас же его захлестнул гнев.

— Холера им в бок, этим свиньям! Уж не у меня ли вы искать их вздумали?

— А ну не браниться, а то…

Ефрейтор перебил:

— Дай ему в зубы. Черт подери этого мужика!

— Скоро получит! Не виляйте, добрый человек. Ночью у эрегхедьского сторожа выкрали из свинарника двух свиней, которых он откармливал на убой. Собаку отравили… Может, вы знаете, куда делись свиньи? Взгляд-то у вас вон какой недобрый! А этот хутор ближе всех к Эрегхеди. Кому же другому и угнать свиней? Может, старуха… а? И… ведь знаете… обстоятельства тоже против вас.

— Но, ради господа, — осмелев от испуга, перебила старуха. — Он всю ночь дома был, с женой спал…

Ефрейтор накинулся на нее, даже кулаки поднял:

— Не мели языком, ведьма!

Ведущий допрос младший сержант насмешливо произнес:

— Ах, вы точно знаете? Может, всю ночь не спали, а?.. Человек с таким добрым лицом…

И, подступив к пастуху вплотную, он вдруг ударил того в подбородок. У пастуха лязгнули зубы, он схватил руки жандарма и крепко стиснул. Жандарм озлился еще больше:

— Отпусти руки, мать твою…

— Ах, окаянный… — выругался и ефрейтор. — Еще дерется, разбойник!

Он шагнул вперед и ударил пастуха в грудь. Тот пошатнулся, шляпа с него слетела, и он выпустил жандарма. А как только руки у того освободились, он, весь побагровев, бешено налетел на пастуха и принялся бить его по лицу. Пастух пятился, а озверевший младший сержант в сопровождении ефрейтора наступал на него.

— Господин жандарм, ради бога… господин жандарм, не трогайте его! — плача и причитая, вопила жена пастуха.

Йошка, глазевший на все с раскрытым ртом и бьющимся сердцем, тоже принялся вопить и плакать, затем бросился бежать к хлеву, оттуда дальше, через канаву, в пшеничное поле.

Младший сержант в исступлении повторял:

— Значит, не знаешь о свиньях? Ничего не знаешь? Ничего?

Второй жандарм держался рядом и, когда предоставлялся удобный случай, тоже наносил пастуху удары. Он с силой бил его кулаками, стараясь попасть по лицу; из носа и рта пастуха сразу потекла кровь. Большой, сильный человек заплакал. Жена его бросилась к жандарму и, рыдая, ломая руки, принялась умолять:

— Не трогайте его, добрые люди, ради господа бога, не трогайте! Убьете ведь! — И она телом, грудью отталкивала жандарма.

Младший сержант внезапно остановился, опустил руки, утих: его поразило большое количество крови, и он прикрикнул на ефрейтора, который, продолжая скалиться, замахнулся снова:

— Хватит!.. Оставь его!.. Потом…

— Господи, господи, — причитала старуха.

Жена пастуха, спрятав лицо в передник, плакала навзрыд. Младший сержант, тяжело дыша, в замешательстве поглядывал по сторонам, затем взял себя в руки и, повысив голос, произнес:

— Теперь будете отвечать разумно. Пришлось заставить вас открыть рот… Так, говорите, ничего не знаете о свиньях?

Пастух, зашипев, приглушенно выругался и широким рукавом рубахи вытер с носа кровь. Молодая женщина с упрямым отчаянием сказала жандарму:

— Да не знает он! Дома ночевал, со мной был, вы же хорошо знаете!

— Знаем, голубка? — насмешливо произнес младший сержант.

— Знаете! Прекрасно знаете. А вот…

Старуха с безграничной отвагой сказала, словно решившись пожертвовать собой:

— Видит господь бог, нет на земле справедливости!

Сержант, словно защищаясь, произнес:

— Ведите себя пристойно, тогда и справедливость будет! А так случается с каждым, кто поднимает на нас руку.

— Не поднимал он руки, — плача, выкрикнула молодая женщина.

Жандарм ничего не ответил. Он оглянулся, снял шляпу, погладил лоб, посмотрел на занятого своими ранами пастуха, и взгляд его удовлетворенно засиял. Ефрейтор насмешливо, презрительно сказал:

— А куманек-то, видать, сильно приболел!

Младший сержант повернулся к женщине, во взгляде его сверкнуло открытое, призывное кокетство, а на губах зазмеилось нечто вроде улыбки.

— Это он вас должен благодарить, красотка, что легко отделался. Ведь мы можем и по-другому, коли потребуется… Не надо плакать…