Мария Камминз - Фонарщик

Не успела она сесть, как позвонили.

Вошел Вилли.

Гертруда встала; она дрожала так, что не могла сделать ни шагу. Вилли подошел, внимательно посмотрел на Гертруду, поклонился и после минутного колебания спросил:

— Мисс Флинт… здесь?

Щеки Гертруды вспыхнули; она не смогла произнести ни слова.

Но краска ее выдала. Вилли узнал свою подругу.

— Герти! Неужели это ты?.. — воскликнул он, ласково взяв ее за руку.

Неподдельная радость, с которой он произнес эти слова, сразу успокоила ее. Перед ней был Вилли, прежний Вилли, ее друг, товарищ ее детских игр, и она нашла в себе силы прошептать:

— О, Вилли, наконец-то ты вернулся! Как я рада тебя видеть!

Их голоса разбудили мистера Грэма; он обернулся и встал.

Вилли оставил руку девушки и подошел к нему.

— Мистер Салливан, — сказала Гертруда, представляя его.

Поздоровавшись, все трое сели; но разговор не вязался: чувствовалась общая неловкость.

Оба не могли решить, с чего начать разговор, а присутствие мистера Грэма только осложняло дело. Наконец Вилли нашелся первым:

— Я едва узнал тебя, Гертруда, или, если честно, совсем не узнал.

— Ты тоже очень изменился, Вилли…

— Климат Индии сильно меняет людей, — ответил Вилли. — Но трудно представить, чтобы я изменился настолько, насколько изменилась ты. Ведь когда я уезжал, ты была еще совсем ребенком.

— Когда ты уехал из Калькутты? — спросила она.

— В конце февраля. Весну я провел в Париже.

— Ты не писал мне об этом, — дрогнувшим голосом заметила Гертруда.

— Я со дня на день собирался уезжать оттуда и хотел сделать тебе сюрприз.

Она почувствовала, что не сумела достаточно ясно выразить свое удивление, и поспешила добавить:

— Я беспокоилась и сердилась. Но я очень рада, что наконец вижу тебя, Вилли!

— Ну, думаю, не так, как я, — сказал он, понизив голос. — Чем больше я гляжу на тебя, тем больше вижу свою прежнюю Герти. И начинаю думать, что мне следовало предупредить тебя о своем приезде.

— Нет, — улыбнувшись, возразила Гертруда, — я люблю сюрпризы. Разве ты забыл?

Манеры Вилли совершенно не изменились, он говорил так же ласково и сердечно, как прежде.

Как раз в эту минуту птички в клетке, подвешенной к окну, возле которого сидел Вилли, принялись чирикать. Он взглянул вверх.

— Это твои птички, — сказала Гертруда.

— Все живы и здоровы?

— Все.

— Ты, значит, хорошо их берегла. Они нежные и редко выживают.

— Я их очень люблю…

— Как здоровье мисс Грэм? — спросил Вилли.

Гертруда ответила, что Эмилия еще не оправилась от потрясения, вызванного недавней катастрофой.

Зашла речь о крушении; Гертруда умолчала о том, что была в числе пассажиров погибшего судна. Вилли строго осудил беспорядки в пароходстве и преступную небрежность капитанов, которая привела к таким трагическим последствиям. У него тоже были знакомые на этом пароходе, но он не знал, что и мисс Грэм была там. Разговор становился все более непринужденным.

Речь шла о жизни в Калькутте, о парижских новостях, о педагогической деятельности Гертруды, но о том, что лежало на сердце у обоих, не было сказано ни слова.

Присутствие мистера Грэма мешало им говорить вполне откровенно.

Вошел лакей и доложил, что чай подан. Мистер Грэм встал с места; поднялся и Вилли. Мистер Грэм холодно пригласил его остаться; Гертруда тоже попросила не уходить, но Вилли решительно отказался, и она поняла, что его задел холодный прием мистера Грэма.

Старик вообще не любил молодежь; кроме того, он не забыл, что Гертруда покинула их из-за семьи Вилли, и это воспоминание не могло не сказаться на его отношении к гостю.

Гертруда проводила своего друга до дверей. Дождь прошел, но гудел сильный ветер, и становилось холодно. Вилли, взяв руки девушки, взглянул на нее, как будто хотел что-то сказать, но, увидев, что она избегает его взгляда, грустно пробормотал:

— До свидания, — и, пообещав приехать завтра, быстро вышел.

А Гертруда смотрела ему вслед, пока стук колес экипажа не дал ей знать, что он уехал. Тогда она убежала в свою комнату.

Ей хотелось побыть одной…

Как ни храбро она выдержала первое свидание, которого так ждала и так боялась, Гертруда чувствовала, что самое трудное еще впереди, и мужество готово было ее покинуть. Если бы Вилли сильно изменился, она могла бы разлюбить его. Но он вернулся таким, каким был: та же прямота, то же благородство, та же приветливость. Это тот Вилли, которого она знала и любила. Он ничего не забыл, вплоть до мельчайших подробностей их далекого детства.

Кто-то тихо постучал в дверь.

Думая, что ее пришли звать к чаю, она, не вставая с постели, сказала:

— Бригита, это ты? Я не хочу ужинать.

— Я не затем, барышня, я принесла вам письмо.

Гертруда одним прыжком вскочила с кровати и открыла дверь.

— Какой-то мальчик дал мне его и удрал, — сказала Бригита, передавая ей пакет.

Гертруда распечатала конверт, вынула несколько густо исписанных листков и начала жадно читать.

Вот содержание письма.

«Моя милая дочь, мое милое, дорогое дитя!

Моя дочь, моя добрая, нежная дочь!

Теперь, когда твои собственные слова успокоили меня относительно самого главного, а именно, что мое имя не было запятнано в твоих глазах и ты не осудила отца, я поведаю тебе историю моей жизни и докажу, что ты моя дочь, и ты поверишь мне, полюбишь и, может быть, не откажешь мне в доверии, которого меня несправедливо лишили.

Я не скрою ничего, как это ни тяжело для меня.

Мистер Грэм — мой отчим. Связанный таким образом с теми, кто так дорог тебе, я все же несу их проклятие, потому что не только моя рука (о, не презирай меня, Гертруда!) погрузила в вечный мрак несчастную Эмилию, но помимо этого ужасного несчастья я был еще обвинен и в бесчестном поступке. Живя под тяжестью этого проклятия, безнадежно осужденный, я все же невиновен. Ты поймешь это, если поверишь моему рассказу.

Природа наделила меня строптивым характером, а воспитание только усугубило его. Я был кумиром моей слабохарактерной матери; за ее любовь я вечно благословляю ее память, но у нее не было воли обуздать и подчинить себе своевольный и неуравновешенный характер сына. Я не был ни злым, ни испорченным, и хотя и дома, и среди товарищей я любил главенствовать, у меня было много друзей. Моя мать вновь вышла замуж, и вскоре я с горечью почувствовал, в какие цепи собирается заковать меня мистер Грэм, ее муж. Если бы он обращался со мной ласково, по-человечески, если бы он старался завоевать мою любовь (а это было совсем не трудно, потому что по своей горячности я был склонен и к сильной привязанности, и к глубокой благодарности), он мог бы оказать огромное влияние на мой неустановившийся характер.