Ахмед Танпынар - Покой

— Судя по рассказу, он убивает свою жену, — произнес Мюмтаз, чтобы поскорее завершился этот монолог.

— Совершенно верно, но не так быстро. Он устраивает для самого себя долгий судебный процесс. Он рассматривает собственную жизнь как проблему и размышляет над ней. И в конце концов он видит единственное препятствие между собой и человечностью…

— Лучше бы развелся…

— А что это даст? Неужели ты думаешь, что это выход, что развод двух поживших вместе людей сможет стать настоящим расставанием? — он произнес эти слова, пристально глядя Мюмтазу в глаза. — Даже если он и разведется, что из этого получится? Даже если все связи между ними и будут разорваны, останутся потерянные годы. Огромная, страшная, темная жизнь, которую он прожил всю, минута за минутой; разве сможет он от нее избавиться? А кроме того, та их духовная привязанность. С учетом этой привязанности он почувствует еще более глубокое сомнение. Ты только подумай, ведь этот человек, который осознанно вредил всем, этим разводом навредит сам себе.

— Ну хорошо, а если он убьет жену, он сумеет об этом забыть?

— Нет, не сумеет. Конечно же, не забудет. Однако ненависть пройдет. Пройдет внутренняя напряженность.

Нури не выдержал:

— Мюмтаз, мне кажется, что вместо того, чтобы писать про такого человека, лучше его где-нибудь встретить и убить. Будет лучше.

Суат пожал плечами:

— Это ничего не решит. Мы только убежим от проблемы. А потом, Мюмтаз не сможет никого убить. Чтобы кого-то убить, нужно его хорошо знать, нужно выделять его. Зачем убивать обычного человека? Ведь все люди становятся плохими из-за кого-то другого. Уж будьте в этом уверены… За каждым падением стоит какой-то человек. И каждый человек может стать могилой самому себе. Ведь он похож на нас всех, он такой же, как все. Но он сам с этим совершенно не согласен. В конце концов он находит единственный способ выйти из этой трудной игры. Единственный поступок, кровавый поступок, поступок, который является своего рода местью. Но как только он его совершает, то он словно бы переступает какой-то волшебный порог и оказывается по другую сторону в своем прежнем мире, в котором царило только его внутреннее добро. Лицо его сияет, душа его безгранична, он вновь любит людей, жалеет животных, понимает детей.

— Как же это возможно после убийства? — Ихсан окончательно погрустнел. Надутый, он стоял, погрузившись в свои мысли, словно у пропасти, и смотрел на Мюмтаза. Нуран подошла к Мюмтазу и положила руки ему на плечи. Теперь каждый стоял рядом с тем, кого он любил, как это всегда бывает во время ссоры. И только низенький Селим стоял один, ближе всех к Суату, сложив руки, и наблюдал за говорящими с таким выражением лица, с каким наблюдают за чем-то очень занимательным. Точнее сказать, он сейчас был похож на квартальных мальчишек, следящих за петушиным боем.

— Тут больше нет никакого преступления.

Маджиде воскликнула:

— Ты обезумел, Суат! Зачем ты вообще говоришь о таких вещах? Ты совсем болен головой… — И внезапно испугавшись слова «безумие», которое только что сорвалось с ее губ и которое много лет родные старались при ней не произносить, она отступила назад и спряталась за спину Ихсана. Ее била дрожь.

— Нет, с чего бы мне обезуметь? Я просто рассказываю сюжет истории. Здесь нет никакого преступления; это история спасения. Устранение единственного препятствия. История воскресения. Да, он открывает для себя все сущее. Он дал себе семидневную отсрочку. Семь дней он скрывает преступление. Семь дней он живет воскресшим среди людей, счастливый, все понимающий, в золотом сиянии. Эти семь дней он почти божество. И вечером седьмого дня, пребывая в мире с природой и с жизнью, в зените человеческой судьбы, он вешается.

Ихсан проговорил:

— Это невозможно, — сказал он. — Такое объяснение перемены не вызывает доверия. Никакое желание мести, никакое чувство справедливости не дает человеку права убивать другого. Однако, предположим, что он считает, будто имеет право на это и совершает убийство. И какая же перемена с ним свершается? Путь к святости не может проходить через преступление. Человеческая кровь всегда вызывает ужас. Она умаляет человека, стирает его. Даже в рамках общественной справедливости мы отрицательно смотрим на того, кто стал причиной убийства. Палачей никогда не любили.

— В рамках нашей морали — да, но если мы выйдем за ее пределы…

— Выйти за пределы морали невозможно.

— Почему это невозможно? Для человека, который живет, не признавая ни добра, ни зла… Ты говоришь о святости; а мой герой святости не признает. Он ищет только свободы. Обретя свободу, он обретает качества бога.

— Невозможно освободиться посредством крови… Свобода, обретенная посредством крови, не свобода вовсе; это нечто запачканное. Ну а кроме того, человек не может стать богом. Человек — это человек. И даже стать хорошим человеком трудно.

— Ты можешь описать мне свободу?

Суат минуту внимательно смотрел на Ихсана. Тот был уже готов ему ответить; однако внезапно Маджиде, изрядно напуганная, перебила его:

— Ихсан, бога ради, смотри, чтобы он не задумал убить свою жену Афифе…

Ихсан с усмешкой успокоил жену: какой же ты ребенок, о Господи! А затем тихо сказал:

— Нет, не бойся, он просто хочет поговорить… он просто немного рассержен, все из-за этого.

После он повернулся к Суату, ожидавшему его ответа:

— Да, могу. Это благо, которого мы хотим для других.

— А для себя, для себя ты что хочешь?

— Желая свободы для других, я становлюсь свободным от собственного темного начала.

— Это разновидность неволи. Каждый из нас живет сам по себе.

— С одной стороны, это так, то есть если я захочу в это поверить. Но подумай о том, что ты живешь вместе с остальными, вот это и есть истинная свобода. Когда ты говоришь, что каждый из нас живет сам по себе, ты в одно мгновение все теряешь. Существование едино, и мы все его части! В противном случае мир каждую минуту может стать намного хуже. Нет, конечно же, существование едино. И мы его меняющиеся части. Наше счастье и наш покой мы можем обрести только с помощью этой мысли. — Тут Ихсан улыбнулся: — Я предложил тебе много альтернатив, Суат… Пойми мои мысли, может быть, мы можем объединиться в чем-то главном. Каждый не может стать богом; но если однажды человечество создаст для себя достойную мораль, то оно сможет обрести качества бога. Некоторые великие качества приобретаемы.

Суат уселся в углу, будто устал. Стаканчик ракы он крепко сжимал в руке. Мюмтаз только смотрел на него. «Странный вечер у нас выдался». Теперь он больше не сердился на Суата, как прежде; было видно, что тот страдает. В то же время нельзя было сказать, что он ему по-настоящему сочувствовал. Что-то было такое в характере Суата, что отрицало любую жалость. Суата можно было либо сильно любить, либо сильно ненавидеть, но жалеть его было невозможно. Его суета заслонила в нем человеческое сердце. Даже сейчас, сидя на диване, в свете электрической лампы, он оставался чужаком по отношению ко всему и всем, непонятной загадкой, далекой от всех.