Ахмед Танпынар - Покой

Мы часто носим свои мысли как груз у себя на плечах. Сейчас мысли навалились со всей тяжестью на плечи Адиле-ханым. Она переживала за участь Мюмтаза. Но этот глупый поступок он совершил сам, по своей вине; а ей-то, что ей до Мюмтаза? И вообще, в чье дело она вмешивается? На ее лице отразилась горечь из-за нового предательства, принесенного ей судьбой, и она твердила себе: «Каков глупец!» А кто из них не был глупцом? Глупцами были все мужчины. Немного лести, такая вот улыбка на расстоянии, пара туманных слов, а потом такой вот взгляд недоеной коровы… И все, можно надевать на них ярмо. Адиле-ханым ведь не из тех, кто вмешивается в жизнь чужих людей. Она и так никому никогда никаких претензий не предъявляла. Она боялась одиночества, следовательно, ее сводило с ума, когда знакомые не нуждались в ней.

И вот Мюмтаз с Нуран сговорились между собой, не испытывая в ней никакой потребности. Это было непростительно. А она давно с успехом справлялась и привыкла к роли катализатора в отношениях полов. Сообразно собственной воле вела она жизнь дома, изо дня в день. Пусть приходят, пусть видят друг друга, пусть даже любовью займутся; но лишь под ее звездой, постоянно нуждаясь в ней. Как занятно было бы после этого знакомства заговорить о Нуран однажды вечером дома с Мюмтазом; разбудить легкими намеками его любопытство, начать почти подкалывать; на следующий же день во время очередного обеденного визита то же самое говорить Нуран, и смущать их обоих; а потом однажды вечером пригласить их на ужин и заставить обоих, таким образом, ежедневно поджидать и караулить вечерние часы, которые ей не заполнить в одиночестве. Она хотела бы, чтобы все именно так началось и именно так развивалось. Ей не очень нравились серьезные, глубокие связи, способные получить большую самостоятельную жизнь; тогда об Адиле-ханым волей-неволей забывали. Поэтому ближе к концу она принимала необходимые меры. Правда, она обожала наблюдать за едва зародившейся дружбой, за тем, как она шаг за шагом перерастает в любовь, выслушивать мелкие секреты обеих сторон, которые, конечно же, объявлялись сугубо личными тайнами, улаживать ссоры. А если все заходило далеко и связь становилась серьезной? Адиле-ханым делала все, чтобы отдалить обе стороны друг от друга, и многократно преуспевала в этом, так как опыт ее составлял уже то ли десять, то ли двенадцать лет. Одно было определенно: Адиле-ханым обладала способностью как соединять влюбленных, так и тушить пламя страсти. Поистине, она уважала институт, именуемый браком. Однако ей больше нравилось, когда знакомые ей женщины выходили замуж за кого-то вне их окружения. Ее собственные друзья должны были остаться с ней. Им был позволен лишь легкий флирт. Адиле-ханым была не настолько жестока, чтобы и здесь возражать. В конце концов, чтобы пожениться, чтобы свить свое гнездышко, им следовало бы заручиться поддержкой и помощью Адиле-ханым. Разве эта жизнь и связанные с ней хлопоты, пусть даже они и разочаровывают, могут стать непереносимыми? Между тем Нуран и Мюмтаз приступили к делу, уже зная друг друга. В каждом из них Адиле-ханым ощутила давнее стремление справляться самостоятельно. Поэтому, когда она увидела, как Мюмтаз взглянул на молодую женщину, она тотчас отказалась от принятого решения соединить их через три дня у себя за столом.

Адиле-ханым совершала ровно столько же ошибок, сколько другие, но она обладала одной добродетелью: когда она сознавала свою ошибку, она не стеснялась ее исправить.

Нет, она не пригласит их к себе. Сейчас ей хотелось одного: как можно быстрее сказать Сабиху о том, что она передумала. Ведь необходимость выжидать, не говоря о своих соображениях Сабиху, в особенности о таком важном решении, невозможность высказаться самыми четкими, самыми короткими фразами доставляла этой доброй женщине изрядное беспокойство. А принятое решение было таким же серьезным, как смертный приговор. Мюмтаз хорошо знал, что приговор этот относится в большей степени к Нуран. На мужчин Адиле-ханым особенно не гневалась. Они не такие себялюбцы, как женщины; даже самый неприглядный из них обладал, бывало, вполне милыми недостатками и умел быть сговорчивым…

Адиле-ханым была уверена, что ей не придется жертвовать собой, и, даже если ей придет в голову пригласить Нуран на этой неделе, та сможет прийти к ней домой только в одиночестве.

По сравнению с переживаниями Адиле-ханым, переживания Сабиха были довольно просты. Он принялся лелеять радужные надежды, когда приметил, что Мюмтаз с Нуран понравились друг другу. С тех пор как появилась проблема с тем шампунем (один их польский друг хорошо об этом говорил!), Адиле утоляла все свои печали, занимаясь лечением мужа от крапивницы. Он теперь месяцами ел вареную морковь и овощи на растительном масле. Диета, особенно после свадьбы Нури, стала строже. Он по неделям не видел ни рюмки ракы´. Разве только в дом неожиданно придут гости. Но как назло в их края никто не заглядывал. Если бы эти дурни были поумнее, то завтра вечером… Но нет, и завтра вечером, точно так же, как и вчера вечером, и позавчера вечером, Сабих видел перед собой только тарелку с вареной морковкой, свежими кабачками. Он вздохнул… Люди так жестоки. Жизнь так невыносима. Чем он, поедая морковь, отличался от голодного паука, который съедает свою собственную ногу? Каково это, съесть одну из собственных ног… Про пауков он читал сегодня утром во французской газете.

Адиле-ханым, восседая на своем месте, была похожа на паучиху и словно бы ела сама себя, предаваясь своим размышлениям. Внезапно она посмотрела на Фатьму, которой не сиделось на месте за дальним краем стола. Девочка была хорошенькой, но из-за ее постоянных странных капризов эта прелесть терялась. Зато было видно, что она ревнует мать. И тут в душе Адиле-ханым забрезжила надежда; сердце ее внезапно раскрылось в бесконечной нежности и милосердии, как цветок лилии, брошенный в воду. Перед ней забрезжил свет на горизонте. Однако, по мере того, как она смотрела на девочку, она понимала, что ничего у этой парочки не выйдет. «Бедная моя деточка…» — тут же обратилась Адиле-ханым к ребенку. С нежностью, от которой разрыдались бы даже ангелы, терзающие грешников, она спросила у девочки, как у нее дела. Фатьма же, почувствовав, что ее жалеют, все больше хмурила брови, а Нуран растерянно поглядывала на Адиле-ханым в страхе от предстоящей грозы и словно бы упрашивала: «Пожалуйста, перестаньте!» Однако Адиле-ханым, продолжая следовать по пути милосердия и нежности, раскрывшимся перед ней, не глядя на Нуран, проговорила:

— Ты все так же хорошо танцуешь, как раньше? Ну-ка, давай посмотрим. Помнишь, как ты однажды вечером танцевала у нас дома? А как твоя железная дорога? — Каким мягким был ее голос! Как умела она проникнуть в самую душу к человеку! Упомянутая железная дорога и танец девочки имели место в последнюю новогоднюю ночь, которую они провели втроем. Нежность Адиле-ханым вытащила это воспоминание на свет божий из груды событий двухлетней давности. Точно смертоносный кинжал, найденный на чердаке со старыми вещами…