Ахмед Танпынар - Покой

— Зачем нужно искать новую форму жизни, коль скоро заставляешь продлеваться прошлое?

— Потому что у нашей жизни еще нет формы! Ведь жизнь всегда требует преобразований. И уж особенно в нашу эпоху.

— Но тогда мы уничтожим прошлое!

— Конечно… Но только там, где это необходимо. Мы отбросим мертвые корни; мы создадим новое производство: мы создадим нового человека…

— Но откуда мы возьмем ловкость, чтобы сделать это?

— Из наших потребностей, из нашей воли к жизни; ведь нам вообще-то нужна не ловкость, нам нужно учиться. Все это нам дает реальность, а не туманные утопии!

Суат провел рукой по лбу:

— Я не говорю об утопиях… Но я жажду новых, никем не слышанных песен. Я хочу посмотреть на мир новым взглядом. Я хочу этого не только для Турции, но и для всего мира. Я хочу, чтобы вновь рождающегося человека воспели.

— Ты хочешь справедливости, ты хочешь права.

— Нет, вовсе не так! Ведь слова устарели, новый человек не сможет принять ничего из остатков старого…

Мюмтаз, глядя краем глаза на дверь и входящих людей, сказал:

— Пусть Суат опишет нам нового человека.

— Не могу!.. Потому что он еще не родился, но я уверен, скоро родится… Весь мир испытывает предродовые схватки в ожидании его. Вот и Испания!..

Ихсан сказал:

— Если ты только этого и жаждешь, то не беспокойся; скоро вся Европа и даже весь мир будет похож на Испанию. Но ты действительно веришь, что в Испании или в России родился новый человек? Мне-то больше кажется, что там, скорее, назревает человеческая трагедия.

— Это тебе гадалка сказала?

— Нет, просто наблюдение. Обычное наблюдение человека, который читает газеты…

Суат какое-то время повертел в руках пустой стакан, а затем, протягивая его Ибрагиму, произнес:

— Налей мне, пожалуйста.

В наполненный стаканчик с ракы он долил воды; сделал глоток и продолжал:

— Даже если так и будет, что из этого? Вообще я не могу сказать, что этого не хочу. Человечество может избавиться от мертвых моделей только с помощью такого огня…

— Чтобы получить худшее; мы все видели результаты прошедшей войны.

Однако Суат его не слушал:

— Оказывается, война теперь стала необходимостью… Все так спуталось, что только она теперь может все разрешить.

Он внезапно поднял голову и посмотрел на Ихсана:

— Вы в самом деле не ждете ничего нового от человечества?

— Разве можно перестать надеяться на человечество? Однако я не жду ничего хорошего и от войны. Будет разрушена цивилизация. Я не верю, что может что-то выйти из войны, из восстаний, из национальных диктатур. Война будет определенно трагедией для всей Европы, а может быть, для всего мира, — и тут Ихсан продолжил говорить так, будто разговаривал сам с собой: — Я не перестал верить в человечество, но я перестал верить в человека. Стоит только однажды ослабить связку, человек сразу меняется, становится бездушной машиной… Вдруг видишь, что он стал частью глухой бесчувственной природы… Страшная сторона войны либо революции заключается в том, что эта грубая сила, которую мы считали побежденной многовековыми усилиями, воспитанием, культурой, внезапно оказывается на свободе.

— Вот я именно этого и хочу.

Ихсан вздохнул.

— А ведь вы можете желать гораздо лучшего. Какая польза от того, чтобы что-либо хотеть; после того, как человек стал столь слаб… Да, человеку трудно доверять, между тем стоит задуматься о его судьбе, как становится понятно, что другого такого жалкого создания нет.

Мюмтаз сказал:

— А я люблю человека. Я люблю его за то, как его природа сражается со сложившимися условиями. Я люблю его за то, что, хотя он знает о своей предначертанной судьбе, он все равно взваливает на себя ношу жизни; я люблю его за эту смелость. Кто из нас прекрасной звездной ночью не захочет понести на своих плечах Вселенную со всей ее тяжестью? Ничто не может быть прекраснее человеческой смелости. Если бы я был поэтом, я бы написал единственное стихотворение; я бы написал великий дестан. Я бы рассказал об истории человечества начиная с нашего первого вставшего на две ноги прародителя в эволюции до сегодняшнего дня. Первые мысли, первые страхи, первая любовь, первое движение разума, постепенно постигающего Вселенную, объединяющего все сущее в себе, все те богатства, которые мы приписываем природе… То, как мы создали вокруг себя и в нас самих Бога. Да, я бы написал единственное стихотворение. О, язык, постигающий все самое великое в человеке! Я хочу воспеть человека, сказал бы я; я воспою того, кто пробудил материю ото сна и кто вселил во Вселенную душу! А ты помоги мне!

Ихсан подозрительно посмотрел на племянника:

— Что это еще за воодушевление, Мюмтаз? Ты прямо как верящий в цивилизацию человек из девятнадцатого века.

— Вовсе нет. Я не верю, что противоречия разрешатся. Мы постоянно будем погибать и умирать. Мы постоянно будем жить под угрозой. Признаться, мне нравятся трагедии. Главное наше величие заключается в смелости, которую мы проявляем перед осознанием смерти.

— Мюмтаз хочет написать стихотворение о том, как мы прошли путь от гориллы к человеку.

— Да, именно от гориллы к человеку. Хорошо, что ты напомнил. Та война, о которой ты мечтаешь, — о ней я расскажу в конце этого стихотворения. «Уж как докажут тебе, например, что от обезьяны произошел… » Достоевский лучше всех видел тупик, в котором мы находимся. — Ихсан поставил свой стакан на стол, не отпив. — Война, о которой ты мечтаешь, именно туда нас и приведет. Пусть пройдут еще две мировых войны, и не останется ни культуры, ни цивилизации. Мы навсегда потеряем идею свободы.

— Об этом я знаю. Но нищета нашего духа и нищета, которая нас окружает, наша привычка пользоваться человеком как вещью и страх, порожденный ею… Теперь задумайтесь. Какая трагедия знать, что все это — необходимые стороны жизни. Все говорит о том, что приближается конец эпохи. И я жду этого, даже если разразится катастрофа.

— Сдачу оставь себе…

Адиле злобно посмотрела на мужа и тихо, однако так, что в ее голосе звенело острое желание мести, прошептала:

— Ты что, деньги на улице собираешь?

Сабих нежно, но многозначительно посмотрел на жену. Он догадывался, почему она весь день на все злится. «Сяду куда-нибудь, не буду вмешиваться в разговор. Хозяева пусть сами с ней разбираются!» Со временем он привык к жене как к старому автомобилю, все неполадки которого хорошо знакомы. Автомобиль останавливается там, где ему вздумается, иногда у него совершенно отказывают тормоза, он сам собой меняет передачи, иногда мчится во весь опор. Обязанность Сабиха заключалась в том, чтобы этот старый автомобиль не попал ни в какую аварию. На самом деле, Адиле была хорошей женщиной, и он к ней привык. Жить с ней было спокойно. Правда, этого спокойствия Сабих добился с помощью серьезных жертв. Чтобы обеспечить себе комфорт, ему пришлось отказаться почти от половины своих личных свойств. «А как можно жить, когда нет половины тебя самого?»