Ахмед Танпынар - Покой

— Как там много людей… — проговорила Нуран.

В самом деле, из каждого окна выглядывало по несколько голов. Все тянулись друг из-за друга, пытаясь разглядеть пароход. Пароход прогудел.

— Пароходные гудки звучат еще по-зимнему.

Они оба говорили друг другу о том, что привлекало их внимание. Они были как маленькие дети. Они рассматривали все, что проплывало мимо, и говорили обо всем этом по очереди. Молодая женщина, указывая рукой на темное окно без ставней, произнесла: «Смотрите, как там отсвечивает вода… будто ткань с волнообразным отливом… Потом — круги… А вон еще, будто звезда растеклась в море… А вон вдалеке, по нашей стороне к этим отсветам примешивается отблеск фонарика рыбачьей лодки. Но самое красивое — эти круги… Геометрия света…»

Потом оба одновременно подняли головы, будто бы до того вместе склонялись над книгой, и посмотрели друг на друга. Оба улыбались.

— Я провожу вас домой, — предложил Мюмтаз.

— При условии, что вы уйдете, когда мы дойдем до угла моей улицы… Если не хотите, конечно, чтобы моя мать умерла от разрыва сердца.

Мюмтаз разозлился про себя. Надо же, мать… Аллах, сказал он себе, сколько препятствий. Молодая женщина, казалось, прочитала его мысли:

— Что бы ни происходило, нужно принимать жизнь такой, какая она есть. Невозможно быть свободным настолько, насколько хочется. Видите ли, я в своем возрасте все еще вынуждена давать отчет. Если бы матери было известно мое будущее, то она сошла бы с ума от любопытства. А сейчас ей постоянно представляется не меньше семидесяти различных несчастий, в которые должна каждый день попасть ее любимая дочь.

Внезапно она сменила тему:

— Скажите мне вот что: вы любите только старинную музыку?

— Нет, любую. Конечно, настолько, насколько я ее понимаю. Моя музыкальная память очень слаба, и музыкой я не занимался. А вы, наверное, ее очень любите!

— На меня не равняйтесь, — улыбнулась она. — У нас старинная музыка — семейное наследство. По отцу мы — мевлеви, по матери — бекташи [63] Мевлеви, бекташи — здесь приводятся наименования членов суфийских мистических орденов-тарикатов, популярных в Турции; об ордене мевлеви уже упоминалось выше. Суфизм, как было сказано выше, представляет собой духовно-мистическое направление в исламе. Различные ордена-тарикаты, возникшие в разное время в разных регионах мусульманского мира, имели свой устав, свои традиции, свой порядок подготовки послушников, свою манеру проведения мистических радений — «сема». Участницами некоторых тарикатов могли быть и женщины; в некоторых тарикатах для их адептов не возбранялось создание семьи, а также ведение дела. Тарикаты и в наши дни играют важную роль в социально-политической жизни современного мусульманского мира, в частности Турции, хотя сразу после установления республики Мустафа Кемаль Ататюрк официально запретил их деятельность, фактически они всегда продолжали существовать. Тарикат бекташи, упоминаемый в романе, был создан в XIII в. уроженцем г. Нишапур Хаджи Бекташем Вели. В османское время тарикат бекташи был тесно связан со знаменитым янычарским корпусом и почти утратил свое влияние после расформирования последнего в результате янычарского восстания 1826 г. . Даже мой прадед по матери был сослан Махмудом Вторым в Монастир [64] Монастир (Битола) — город в Македонии, один из центров компактного проживания турок-мусульман. . С давних времен у нас дома, когда я была маленькой, каждый вечер звучали фасылы, устраивались шумные праздники.

— Знаю, — сказал Мевлют. — Я когда-то видел вашу старую фотографию в облачении мевлеви. Вас фотографировали тайком от отца.

Он следил за тем, чтобы не произнести имя Иджляль. В этом крылась какая-то трусость. Но ему не хотелось упоминать рядом с ней имя другой женщины.

— Конечно, видели, у Иджляль… — догадалась Нуран. Господи, от этой девчонки ничего скрыть нельзя. Те, кто с ней знаком, будто бы живут в стеклянном доме.

Мюмтаз смутился:

— Но фотографию мне показала не она. И я сам понял, что это были вы.

Молодая женщина не ожидала, что воспоминания вернут ее в такое далекое прошлое. Ей виделся отец с неем в руках на седире в большой прихожей. Он словно манил ее: «Иди, садись рядом!»

Все детство она провела при звуках нея, словно птица в клетке. Мир, который для других был соткан из иных ощущений, для нее был создан, казалось, только из звуков и музыки. Все сущее в ее мире было полностью нереальным, воображаемым, словно отблески мутного света из переливающегося круга хрустальной люстры, который, кажется, создает новый мир в той же прихожей.

— Когда эту фотографию сделали, отец был еще жив. Но мы жили не на Босфоре. Мы жили в Либаде [65] Либаде — небольшой район в азиатской части Стамбула. . Вы хорошо знаете район у Чамлыджи?

Но у Мюмтаза из головы никак не шла фотография:

— Тот ваш портрет был очень необычным; вы были как на старинной миниатюре. Лицо у вас было как у юноши, какой обычно на миниатюрах протягивает Алишеру Навои [66] Мир Алишер Навои (1441–1501) — знаменитый средневековый тюркоязычный поэт Средней Азии, а также успешный государственный деятель, немало сделавший в родном Герате для становления знаменитой гератской школы искусства. бокал с вином, хотя одежда, конечно, была более современной, — улыбнулся он. — Где вы переняли такую позу?

— Я же сказала, это семейное наследство, доставшееся мне от прадедов. Я с этим родилась.

Вскоре произошло третье важное событие того дня. Они вместе вышли в Кандилли [67] Кандилли — небольшой квартал в районе Ускюдар, в азиатской части Стамбула. . Вместе они прошагали по деревянному настилу пристани, будто всегда именно так, вдвоем, и ходили, на выходе Мюмтаз отдал оба их билета контролеру, и тот без всякой заминки принял их. Они вместе прошли по площади перед пристанью. Вместе стали подниматься вверх по улице. Они шли, не замечая никого. В какой-то момент молодая женщина споткнулась о камень и совершенно естественно взяла Мюмтаза под руку. Они свернули налево, на какую-то маленькую улицу. Затем поднялись вверх по другой маленькой улице. На углу третьей по счету маленькой улицы молодая женщина остановилась:

— Это наш сад. Пора прощаться. Дом с другой стороны, вы дальше не ходите.

Над их головами уличный фонарь так освещал большой платан, что казалось, будто дерево светится изнутри. И под этим светом, который лился из каждого листа, в ароматах весны, под аккомпанемент журчания воды квартальной чешмы и кваканья лягушек в канаве, они разошлись по сторонам. Мюмтаз жалел, что не спросил, встретятся ли они еще раз. Он боялся больше не увидеть ее. Этот страх не отпускал его, пока он, немного грустный, возвращался той же дорогой, которой они шли; но грусть его была светла и полна всем тем, чем одарило его притяжение к молодой женщине, а сердце его было теперь открыто совершенно новой для него дружбе.