Ахмед Танпынар - Покой

— Ты обиделась?

— Нет, но зачем нужно было сейчас говорить о Фатьме?

— Вспомнил, что она меня совершенно не любит…

— Попытайся заставить ее полюбить тебя. — Ее голос все еще звучал обиженно. Мюмтаз безнадежно покачал головой:

— Ты считаешь это возможным?

Нуран не ответила. Она тоже знала, как это сложно.

— А что касается покойников, которые у меня в голове, то их и в тебе столько же, сколько во мне. Знаешь, что самое печальное? Что мы их единственные хозяева. Если мы не уделим им часть нашей жизни, то они потеряют само право на жизнь… Наши бедные деды, наши композиторы, наши поэты, все, чьи имена дошли до нас, все с горячим нетерпением ждут, чтобы мы украсили нашу жизнь их творчеством… И появляются перед нами в самом неожиданном для нас месте.

Они медленно прошли какое-то расстояние, спустились к трамваю на Кысыклы. Нуран забыла, из-за чего, собственно, они спорили. Только две фразы ей запомнились, и она подумала: «Сначала он называет меня черной вдовой, той самкой, которая ест самцов, а потом вдруг Фатьма… Кто знает, что он думает обо мне?»

Мюмтаз растерялся от этих двух вызовов, последовавших один за другим. «И с чего я вдруг вспомнил об этой паучихе? Или же я сомневаюсь, не из тех ли она женщин, которые думают только о наслаждении? Может быть, она находит меня сентиментальным умником. И она права, я ведь так о многом рассказываю… Но что я могу поделать. Раз уж теперь она — всё для меня, то я должен переселиться в ее жизнь вместе со всем моим миром!» На трамвайной остановке с жаром разговаривала молодая пара, восемнадцати — двадцати лет на вид. Лицо девушки в сумраке выражало полную безнадежность, и по тому, как она пыталась выглядеть жестокой, было ясно, что она не хочет быть вместе со своим парнем. Завидев Мюмтаза с Нуран, оба замолчали. «Любовь на улице…» — но неужели же все тома стихов, все мысли, все, что существует в реальности, не шло дальше того, чем занимались эти ребята? Разве во всем мире это устроено не так? Мюмтаз впервые почувствовал страх, что тратит свои дни на Нуран.

Его возлюбленной постепенно начали надоедать его жизнь и его мысли. Подозрение о том, что она считает его заточенным в раздумьях, в бесплодных поисках, далеких от реальной жизни, начало точить его сердце как червь. Этому черному пятну предстояло со временем разрастись.

Даже если это было неправдой, сомнениям все равно предстояло захватить Мюмтаза. И вот как раз так и произошло. С того самого дня в нем поселился страх ее потерять. Таким образом, в нем безо всякой причины ожило то ужасное чувство одиночества и неизбежности судьбы, которое было знакомо ему с самого детства.

А лето продолжалось, являя собой рай их жизней. На следующий день после этой прогулки Нуран захотела весь день пробыть с ним наедине в Эмиргяне, до позднего вечера. Ей хотелось подготовить проект благоустройства сада.

Она вытянулась на кушетке и чертила разные узоры на бумаге, положив на колени книгу. Картины у нее выходили неумелые, даже как бы детские, наивно демонстрирующие все детали. Названия цветов, цвета будущих клумб она записывала на полях. «Цвета не должны смешиваться!» — говорила она. Из одного цвета должны получиться клумбы, например, только с красными цветами или только с лиловыми…

В каждое время года должна была появляться таким образом смесь нескольких цветов. Эта идея пришла ей в голову, когда она увидела, как на поле, где раньше росли артишоки, цветут маки. И только розам предстояло расти отдельно. Им предстояло гореть, словно большие факелы, словно фонари и лампы, которые люди забыли потушить.

Нуран любила розы. И особенно она была без ума от бархатных роз, которые назывались «голландская звезда». Такая роза стоила как целое состояние. «Пусть я буду ходить в старом платье… Но у меня в саду должны расти лучшие розы». Затем наступал черед хризантем. Тюльпаны казались ей слишком манерными, но она обожала фиалки. Когда Мюмтаз сказал ей, что в саду прибрежной виллы-ялы Фуад-паши была клумба с фиалками, она принялась восхищаться этим визирем эпохи Танзимата. Самыми любимыми ее цветами после роз были цветы фруктовых деревьев. Поэтому в ее саду должно было быть много миндальных, сливовых, персиковых и яблочных деревьев. Пусть даже жизнь этих цветов была короткой и длилась всего каких-нибудь пять дней, они способны пробуждать в человеке мечты и надежды, которые потом будут длиться целый год. Помимо любви к цветам и деревьям, Нуран интересовалась разведением кур. Как можно было объединить эти две страсти? Наконец, оба решили устроить в отдаленной части сада довольно большой птичник, похожий на домик, у которого будет закрытая часть и маленький садик, огороженный только проволокой.

С того дня, как Нуран познакомилась с Мюмтазом, она мечтала о разных вещах — например, всю жизнь прожить в Эмиргяне. И Мюмтаз, всякий раз видя ее устремление, размышлял над возможностью купить свой дом. Но он никак не мог застать владелицу своего дома, чтобы поговорить с ней. Она никогда не заезжала в Эмиргян. Ее горькие воспоминания о четырех детях, которых она потеряла в этом доме одного за другим, куда она вошла молодой женой и где некогда жила в окружении прислуги, сирот-воспитанниц, сазов и бесед, среди роскоши, которую ни Мюмтаз, ни Нуран не могли себе даже представить, мешали ей вернуться в этот район. Арендную плату за дом Мюмтаз должен быть оставлять в кофейне у берега, оттуда ее приходил забирать старый слуга, живший у Румелийской крепости, и отправлял хозяйке на острова.

Под вечер они поехали в Бюйюкдере. Там поужинали в маленьком ресторанчике. То было тринадцатое число. Тем вечером они решили побродить при свете августовского месяца. Не успела луна показаться на небе, как явился Мехмед. Мюмтаз увидел, что у парня бледное лицо. Во всем его облике было что-то нервное. Мюмтаз знал, что Мехмед уже долгое время влюблен; кажется, его возлюбленная жила в Бюйюкдере. Так что случайность сама по себе ввела в их жизнь второй план, как в комедии Мольера. А если вспомнить об интрижке между подмастерьем в кофейне в Бояджикёе с Анахит, то план становился тройным. То была жизнь по законам человеческого общества, вне зависимости от того, что бы ты ни делал, в каких бы абсолютных и недостигаемых далях ни бродил. И вот перед ними был обычный человек, который мог полюбить, ничего не зная ни о Таби Мустафе-эфенди, ни о Деде, не испытывая восхищения ни перед Бодлером, ни перед Яхьей Кемалем.

Разница между двумя молодыми людьми заключалась в том, что Мюмтаз воспринимал свою возлюбленную сквозь призму горы абстракций. У него было так много Нуран: одна прогуливалась по пристани прибрежной виллы в Канлыдже в шортах или купальнике; другая в лодке сражалась с ветром и парусом; третья спала на солнце, лицом напоминая разрумянившийся персик, в недрах которого циркулирует живительный ароматный сок; четвертая плавала в море на спине, карабкалась в лодку, разговаривала, смеялась; пятая снимала гусениц с деревьев, — одним словом, этих двойников Нуран было множество, и все они вели за собой свои подобия из глубин веков в фантазии Мюмтаза.