Мэтью Шил - Предстоятель Розы и другие рассказы

Никто моей верой не интересовался; я приходил и уходил, когда хотел; довольно быстро я освоил испанский язык, пообтерся в городке, женился на Лине, девице поистине очаровательной, дочери сеньоры Гомес из confiteria или лавки сладостей; и Лина родила мне Моралеса и Сальвадору, двух прелестнейших малышей.

Я прожил в Сан-Хан-де-Уллоа два года и одиннадцать месяцев; и то были годы тихие и счастливые — ничего подобного я в своей жизни не знал.

Днем тринадцатого февраля 1571 года я держал путь домой через prado [5] … prado — здесь: площадь ( исп .). , отделявшее мою мастерскую от confiteria тещи — и тут я увидел четверых людей, которые приближались ко мне и которых в Сан-Хуане никто прежде не встречал. Один из них был доминиканец, так тщательно укутанный в рясу с капюшоном, что рассмотреть его лицо не оставалось никакой возможности — виден был лишь блеск глаз; другой носил бороду — этот явно принадлежал к Ордену Иисуса; третий напоминал нотариуса, а четвертый походил на альгвасила и сжимал в руке жезл. И завидев всех этих людей, лишился я разом и надежды, и радости; ибо большой неповоротливый фрегат бросил якорь тем утром у песчаной скалы, и я мигом сообразил, что эти гости приплыли оттуда, что они — служители Святой Инквизиции и что они явились по мою душу.

Я упоминал уже, что до 1571 года не было в Мехико никакой инквизиции; но в последние месяцы в Сан-Хуане ходили слухи, что король Филипп, убоявшись английского вмешательства в торговлю золотом и распространения английской ереси, подумывает учредить Святую Палату в испанских колониях. Сказано — сделано, в моем случае, по крайней мере [6] Хорошо известно, что никто из 99 спутников Саула, высадившихся на берег с «Юдифь» и «Миньоны», не смог спастись; все были схвачены, брошены в казематы, подвергнуты пыткам, прогнаны голыми по улицам. Некоторых сожгли на аутодафе, других отправили на суд в Севилью, откуда послали на галеры ( Прим. авт. ). : я ведь был единственным еретиком в тех местах. Меня подстерегли на prado в тихий сумеречный час, и я услышал от альгвасила известные слова: «Хватайте еретика». И меня потащили по маленькой callejôn [7] … callejôn — проулок, узкий проход между домами ( исп .). , которая вела от prado к берегу, где уже ожидала судовая шлюпка.

До того момента, пока они не втолкнули меня в лодку, я даже не помышлял о том, чтобы в последний раз обнять жену и малюток — настолько ошеломило меня внезапное пленение. В лодке я упал на колени, хотя и лишился дара речи и не мог вознести молитву. После чего гребец опустил руку мне на плечо, как будто утешая: это движение вызвало у меня поток униженных просьб и призывов. Но охотники, не теряя времени зря, подхватили меня под руки; когда шлюпка достигла песчаного гребня, меня подняли на корабль по кормовой лестнице, отвели в дальний угол на полубаке и заперли в каморке, оставив корку хлеба, четыре луковицы и чашку с водой; значительную часть этого тесного помещения занимали детали бушприта; здесь же, кстати, я обнаружил пару кулеврин.

Я еще не знал, куда похитители собираются меня доставить — то ли в Европу, то ли в какой-то порт в испанских колониях; но я обо всем догадался на следующий день, когда меня вывели на палубу — я не увидел никаких признаков земли, море простиралось во все стороны, насколько хватал глаз.

Наш корабль, который именовался «Сан Маттео», был большим и неповоротливым, водоизмещением около четырехсот тонн, с высоким носом и высокой кормой, полубак был двухъярусным, а корма — трехъярусной. Конечно, корабль нимало не напоминал новехонькие, с иголочки суда мастера Флетчера, такие, как «Юдифь». Но «Сан Маттео» был прочно сработан, неплохо отделан, а полсотни пушек были отлиты из доброй меди. Корабль шел по ветру на всех парусах и, кажется, мне подвергался немалой опасности. Вообще «Сан Маттео» показался мне настоящим старым корытом с такой массивной надводной частью, которую могла разрушить первая же серьезная буря.

Меня отвели в капитанскую каюту, которую использовали в качестве приемной залы; за столом сидели пятеро. Тот, кто расположился в центре — не кто иной, как мой обвинитель и судья — тотчас сообщил, что доказательства моей вины представлены служителям Палаты (каковыми служителями, насколько я понял, и были все присутствующие) и полностью подтверждены вышесказанными служителями; и когда я дам ответы на все вопросы, касающиеся жизни моей в Сан-Хуане, тогда сразу допросят меня с пристрастием. Грудь мою, Господь свидетель, сдавило ужасом; но внешне, кажется, я оставался спокоен — христианская доблесть не покинула меня. Допрос был кратким; я отказался целовать крест, после чего ко мне обратился Председатель — тот самый доминиканец, которого я увидал на prado; лицо его покрывало множество морщин, хотя был он еще молод, а его кривая улыбка терялась в сети морщин. Он настаивал, но я остался тверд. Моя грубость, заметил он, заслуживает наказания; теперь в течение дня мне устроят второй допрос, чтобы принудить к покаянию, и не станут особенно церемониться.

Я ждал этого второго допроса, но не дождался. Свернувшись в углу среди металлических деталей, я все яснее осознавал, что «Сан Маттео» приходится туго; к вечеру мои уши наполнил вой ветра, и я уже не мог расслышать слабые звуки из кухни, которая располагалась не в трюме, как на английских кораблях, а на полубаке над моей каморкой. Весь день мне не приносили еды, и я понял, что у людей на борту есть дела поважнее, чем забота о злополучном еретике.

Я заснул крепким сном — и не просыпался, похоже, до следующего полудня; хотя разница между полуднем и полуночью в моей тюрьме была невелика. Теперь я снова почувствовал, как раньше, буйство ветров; судя по движению корабля, началась настоящая буря, которая вертела «Сан Маттео» с невообразимой силой. В ту ночь, страдая от голода, я отчаянно колотил кулаками по стенам моей тюрьмы, но так и не дождался ответа — несомненно, мои крики и стук терялись в хаосе звуков.

Потом я снова забылся и вновь, похоже, в середине дня, проснулся от воя ветра, который врывался в дверь, только что отворенную юнгой. Он склонился надо мной, поставил рядом миску со свининой и, постучав меня по плечу, приложил губы к моему уху и выкрикнул: «Ешь, англичанин! Твоя жизнь спасет этот корабль!»

Он удалился, а я остался в недоумении. Но к тому моменту, как я закончил трапезу, смысл его слов стал более-менее ясен — я неплохо изучил нравы моряков, в особенности испанских моряков; и я сказал самому себе: «„Сан Маттео“, несомненно, на грани гибели; солнце скрылось с небес; мы сбились с курса — и я, еретик, буду сброшен за борт, как Иона, чтобы умилостивить бурю».

И вот остаток дня я лежал лицом вниз, поручая мою душу, мою жену и детей попечению Создателя; и вот, ближе к ночи, вошли три моряка, подхватили меня и потащили наружу; и я покинул каморку, и все прежнее самообладание оставило меня.