Александр Дюма - Записки учителя фехтования. Яков Безухий

— Нет, вы не несчастны! Вот если бы я позволила чувству, которое, по вашим словам, вы ко мне испытываете, пустить глубокие корни, вместо того чтобы вырвать его из вашей головы до того, как оно завладеет вашим сердцем, вот тогда да, вы могли бы стать несчастны; но теперь, слава Богу, — с улыбкой добавила Луиза, — время еще не потеряно и я надеюсь, что лечить болезнь начали до того, как она успела развиться.

— Хорошо, не будем больше говорить об этом.

— Напротив, поговорим об этом, ибо вы встретитесь у меня с человеком, которого я люблю, и очень важно, чтобы вы знали, каким образом я полюбила его.

— Благодарю вас за подобное доверие.

— Вы уязвлены, — сказала она, — и совершенно напрасно. Ну же, дайте мне руку как доброму другу.

Я пожал протянутую мне руку и, поскольку, по здравом размышлении, у меня не было никакого права затаить обиду на Луизу, произнес:

— А вы откровенны?

— Конечно.

— Ваш друг, вероятно, какой-нибудь князь?

— О нет, — улыбнулась она, — я не так взыскательна: он всего лишь граф.

— Ах, Роза, Роза! — воскликнул я. — Не приезжайте в Санкт-Петербург: вы забудете здесь господина Огюста!

— Вы осуждаете меня, даже не выслушав, и это дурно с вашей стороны, — сказала Луиза. — Вот почему я хочу вам все рассказать; но вы не были бы французов, если бы приняли мои слова иначе.

— К счастью, ваша расположенность к русским заставляет меня полагать, что вы несколько несправедливы по отношению ко всем своим соотечественникам.

— Я не хочу быть несправедливой ни к кому, сударь; я сравниваю, вот и все. Каждый народ имеет свои недостатки, которых сам он не замечает, потому что они свойственны его натуре, но которые бросаются в глаза иностранцам. Наш главный недостаток — это легкомыслие. Русский, которого посетил француз, никогда не скажет другому русскому: «У меня только что побывал француз». Он скажет: «Ко мне приходил сумасшедший». И нет нужды объяснять, какой национальности этот сумасшедший: все знают, что речь идет о французе.

— А русские лишены недостатков?

— Конечно нет, но их не подобает замечать тем, кто пользуется гостеприимством этого народа.

— Благодарю за урок.

— Ах, Боже мой, это не урок, а совет: вы ведь приехали сюда с намерением остаться здесь надолго, не так ли? Заводите же себе друзей, а не врагов.

— Вы как всегда правы.

— Разве я не была прежде такою же, как вы? Разве я не клялась себе, что никогда ни один из этих вельмож, столь подобострастных с царем и столь заносчивых с нижестоящими, ничего не будет значить для меня? Так вог, я не сдержала слова; не давайте же никаких клятв, чтобы не нарушить их, как нарушила я.

— Судя по тому, какой я вас себе представляю, хотя мы познакомились только вчера, — сказал я Луизе, — вы долго боролись с собой.

— Да, борьба была трудная и долгая и даже чуть не окончилась трагически.

— Вы надеетесь, что любопытство во мне восторжествует над моей ревностью?

— Нет, я считаю важным, чтобы вы знали правду, вот и все.

— В таком случае говорите, я вас слушаю.

— Я служила раньше, — начала Луиза, — как вы должны были понять из адреса на письме Розы, у мадам Ксавье, самой известной модистки в Санкт-Петербурге, у которой тогда вся столичная знать делала покупки. Благодаря моей молодости и тому, что называют моей красотой, а больше всего благодаря тому, что я француженка, у меня, как вы, вероятно, догадываетесь, не было недостатка в комплиментах и любовных признаниях. Между тем, клянусь вам, хотя эти любовные признания сопровождались порою самыми обольстительными обещаниями, ни одно из них не производило на меня впечатления, и все они кончились ничем. Так прошло полтора года.

И вот примерно два года тому назад перед магазином мадам Ксавье остановилась коляска, запряженная четверкой лошадей; из коляски вышли две юные девушки, молодой офицер и дама лет сорока пяти — пятидесяти. Молодой человек был поручиком Кавалергардского полка и, следственно, служил в Санкт-Петербурге; дама же с дочерьми жила в Москве и приехала в Санкт-Петербург провести три летних месяца вместе с сыном. Их первый визит по прибытии был к мадам Ксавье, великой законодательнице мод: и действительно, любая элегантная дама могла появляться в свете, лишь находясь под ее высоким покровительством. Обе барышни были очень изящны, что же касается молодого человека, то я едва обратила на него внимание, хотя он во время своего короткого визита, казалось, весьма заинтересовался мной. Сделав покупки, дама дала свой адрес: Фонтанка, дом графини Ваненковой.

На следующий день молодой офицер явился в наш магазин один: он пожелал узнать, начали ли мы исполнять заказ его матери и сестер и, обратившись ко мне, попросил изменить цвет одного из бантов.

Вечером я получила письмо за подписью Алексея Ва-ненкова. Как и все письма такого рода, оно было признанием в любви; но одно в нем поразило меня своей деликатностью — в нем не было никаких соблазнительных обещаний, в нем говорилось о завоевании моего сердца, но не о покупке его. Бывают обстоятельства, в которых неизбежно становишься смешной, выказывая чересчур строгую добродетель; будь я светской девушкой, я отослала бы графу Алексею его письмо не читая, но я была бедной гризеткой: я сожгла письмо, после того как прочитала его.

На следующий день граф пришел опять; его сестры и мать поручили ему купить для них чепчики по его собственному выбору. Увидев его, я под каким-то предлогом ушла в комнаты мадам Ксавье и не появлялась в магазине до тех пор, пока он не уехал.

Вечером я получила от него второе послание. Он писал в нем, что все еще сохраняет надежду, так как думает, что я не получила его первого письма. Но, как и предыдущее, это письмо осталось без ответа.

На другой день пришло третье письмо. Тон его настолько изменился по сравнению с двумя предыдущими письмами, что он поразил меня. От первой до последней строчки оно несло на себе отпечаток грусти, напоминавшей, вопреки моему ожиданию, не печаль ребенка, у которого отняли любимую игрушку, а отчаяние взрослого человека, который лишился последней надежды. Он писал, что если я не отвечу на это письмо, то он попросит у императора отпуск и проведет четыре месяца с матерью и сестрами в Москве. Мое молчание позволило ему поступить так, как он намеревался. Полтора месяца спустя я получила от него письмо из Москвы; оно заключало в себе следующие слова:

«Я близок к тому, чтобы принять по собственной воле безумное обязательство, ставящее под угрозу не только мою будущность, но и мою жизнь. Напишите мне, что, возможно, в будущем полюбите меня: этот лучик надежды снова привяжет меня к жизни и я останусь свободным».

Я подумала, что это послание написано лишь для того, чтобы напугать меня, а потому оставила его без ответа, как и все предыдущие.