Александр Дюма - Записки учителя фехтования. Яков Безухий

Я шел по Воскресенской улице, поглощенный размышлениями о только что мною увиденном, как вдруг путь мне преградила довольно большая толпа людей, теснивших друг друга, чтобы войти во двор какого-то роскошного особняка. Движимый любопытством, я встал в конец толпы и понял, что собравшиеся привлечены ни более ни менее как приготовлениями к наказанию кнутом, которому должны были подвергнуть какого-то крепостного. Будучи не в силах присутствовать при подобном зрелище, я собрался было уйти, но тут открылась дверь и на балкон вышли две девушки: одна из них поставила там кресло, другая положила бархатную подушку; вслед за ними тут же появилась особа, нежные члены которой боялись прикосновения к камню, но глаза которой не боялись вида крови. В это мгновение по толпе пробежал ропот: «Государыня, государыня»; слово это произносилось тихо, но сотней голосов и с такой интонацией, что я безошибочно понял, о ком идет речь.

В самом деле, я узнал в этой женщине, закутанной в меха, красавицу Машеньку, подругу министра. Оказывается, один из бывших ее сотоварищей имел несчастье не выразить ей должного почтения, и она потребовала, чтобы он был примерно наказан, дабы отвратить других от подобной провинности. Сначала все думали, что этим ее месть ограничится, но ошиблись: Машеньке оказалось недостаточным узнать, что виновный наказан, ей еще хотелось увидеть, как его будут наказывать. Вопреки тому, что Луиза говорила мне о жестокости Машеньки, я понадеялся, что красавица вышла на балкон лишь для того, чтобы простить виновного или, по крайней мере, смягчить наложенное на него наказание, и остался среди зрителей.

Государыня услышала ропот, вызванный ее появлением; но, вместо того чтобы испытать страх или стыд, она с таким надменным, с таким презрительным видом обвела взглядом собравшуюся толпу, что это было под стать лишь какой-нибудь царице; затем она опустилась в кресло и, облокотясь на подушку одной рукой, другой стала гладить белую левретку, лежавшую у нее на коленях и вытянувшую свою змеиную головку.

Похоже, что ждали лишь ее появления, чтобы начать наказание, ибо стоило прекрасной зрительнице выйти на балкон, как растворилась подвальная дверь, и два мужика вывели несчастного, держа концы веревок, которые были привязаны к его запястьям; позади них шли двое других мужиков с кнутами в руках. Наказуемый был молодой человек со светлой бородой и твердыми, волевыми чертами лица, хранившего бесстрастное выражение. По толпе прошел удивительный слух: рассказывали, что этот молодой человек, служивший старшим садовником у того же министра, полюбил Машеньку, когда она была еще крепостной; любовь их была взаимной, и они уже собирались пожениться, как вдруг министр обратил на нее внимание и возвел ее или опустил — как пожелаете — до положения своей любовницы. С тех пор вследствие какого-то странного поворота настроения государыня прониклась ненавистью к молодому человеку, и он уже не раз испытал на себе последствия этой перемены в ней, словно она боялась, как бы министр не заподозрил, что она сохраняет нежные чувства к кому-нибудь из прежних своих сотоварищей по неволе. Накануне она встретила в саду своего бывшего жениха и, после того как он сказал ей несколько слов, стала кричать, что он ее оскорбил, а когда министр вернулся домой, потребовала, чтобы виновный был наказан.

Приспособления для экзекуции приготовили заранее. Они состояли из наклонной доски с железным ошейником, которым обхватывают шею истязуемого, и из двух поставленных по ее бокам столбов, к которым привязывают его руки; что же касается кнута, то он представляет собой бич, рукоять которого может иметь длину около двух футов; к этой рукояти прикрепляется гладкий кожаный ремень, вдвое длиннее ее, оканчивающийся железным кольцом, к которому крепится другой кожаный ремень, вдвое короче первого; у своего начала он имеет два дюйма в ширину, но, постепенно сужаясь, завершается острым кончиком. Этот кончик замачивают в молоке, высушивают на солнце, и он становится твердым и острым, как нож. После каждых шести ударов ремень обычно меняют, так как кровь размягчает его кожу, но в данных обстоятельствах делать этого не приходилось: наказуемый должен был получить лишь двенадцать ударов, а исполнителей наказания было двое. Эти двое, впрочем, были всего лишь кучера министра, которых возвысил до этой роли их навык в обращении с кнутом, и то, что они исполняли эту роль, нисколько не портило их добрых отношений с товарищами, которые при случае платили им той же монетою, но без всякой злобы, а просто как подневольные люди. Случается, что наказующие превращаются в наказуемых в ходе одной и той же экзекуции, и во время своего пребывания в России я не раз видел важных господ, которые, разгневавшись на своих слуг и не имея под рукой ничего, чем их ударить, приказывали им таскать друг друга за волосы и бить друг друга кулаками. Сначала, следует признать, несчастные нерешительно и боязливо подчинялись этому приказанию, но вскоре из-за боли входили в раж и начинали изо всех сил бить один другого, в то время как господа их кричали: «Крепче бей его, мерзавца, крепче!» Наконец, полагая, что полученного наказания слугам достаточно, господа кричали: «Довольно!» При этом слове драка прекращалась словно по волшебству, противники шли вместе мыть свои окровавленные лица и потом возвращались назад рука об руку, как будто между ними ничего не произошло.

На этот раз осужденный не мог так легко отделаться; поэтому одних только приготовлений к наказанию хватило для того, чтобы привести меня в глубокое волнение; тем не менее я чувствовал, что пригвожден к месту тем странным непреодолимым влечением, которое притягивает одного человека туда, где страдает другой человек; так что, признаюсь, я остался; кроме того, мне хотелось видеть, до чего может дойти жестокость этой женщины.

Оба исполнителя наказания подошли к молодому человеку, обнажили его до пояса, положили на доску, надели ему на шею железный ошейник и привязали руки к боковым столбам; затем один из них стал расталкивать толпу зрителей, освобождая для участников этой страшной сцены полукруглое пространство, где они могли бы свободно действовать, а другой собрался с силами и, приподнявшись на цыпочках, нанес удар таким образом, что ремень обвился вокруг тела жертвы дважды, оставив на нем голубоватую борозду. Сколь ни велика была испытываемая им боль, несчастный не издал ни единого звука.

При втором ударе на его теле выступило несколько капель крови.

При третьем кровь побежала ручьем.

Дальше кнут впивался уже в живое мясо, так что кучеру приходилось после каждого удара пропускать ремень сквозь сжатые пальцы, чтобы дать стечь с него крови.