Александр Дюма - Записки учителя фехтования. Яков Безухий

Тем не менее, испытывая огромную усталость и опасаясь, что, если он продолжит путь, с ним может случиться какая-нибудь новая неприятность, подобная той, какой, по его мнению, ему удалось избежать, г-н Пьерсон велел согреть постель, выпил стакан крепкого вина и лег спать.

Проснувшись на следующее утро, г-н Пьерсон хотел было встать, но ему показалось, что он прикован к постели; с трудом подняв руку, он дотянулся до шнурка колокольчика и позвонил. К нему пришли; он рассказал о том, что испытывает: это напоминало общий паралич; побежали за врачом; тот явился, поднял одеяло и обнаружил, что ноги у больного синюшные и усыпаны черными пятнами: у него начиналась гангрена. Врач тотчас же заявил больному, что необходима немедленная ампутация.

Как ни ужасно это средство лечения, г-н Пьерсон соглашается на него. Врач тотчас же посылает за необходимыми инструментами, но, когда начинаются приготовления к операции, пациент вдруг начинает жаловаться на расстройство зрения: он едва различает окружающие его предметы. Доктор начинает опасаться, как бы положение больного не оказалось гораздо хуже, чем это показалось вначале, вновь принимается обследовать его и обнаруживает, что у несчастного начинает обнажаться на спине мышечная ткань.

Однако, вместо того чтобы сообщить г-ну Пьерсону о своем страшном открытии, врач успокаивает его, уверяет, что его состояние менее опасно, чем это могло показаться вначале, и в доказательство своего утверждения говорит ему, что он непременно должен испытывать неодолимую потребность во сне. Больной отвечает, что ему и в самом деле чрезвычайно хочется спать. Через десять минут он засыпает, а еще через четверть часа умирает во сне.

Если бы удалось сразу обнаружить, что у г-на Пьерсона отморожены и ноги и спина, и если бы их тут же растерли снегом, как это сделал с моим носом тот добросердечный мужик, несчастный смог бы как ни в чем не бывало отправиться в путь на следующий же день.

Произошедший со мной случай послужил мне хорошим уроком и, опасаясь, что мне не всегда удастся встретить у прохожих подобную своевременную предупредительность, я выходил теперь излома не иначе как с маленьким зеркалом в кармане и каждые десять минут разглядывал свой нос.

Тем временем, менее чем за неделю, Санкт-Петербург приобрел свой зимний облик: Нева окончательно замерзла, и по ней стали ходить и ездить вдоль и поперек. Вместо карет всюду появились сани; Невский проспект превратился в своеобразный Лоншан, в церквах топились печи, а по вечерам перед театрами, в возведенных для этой цели сооружениях, закрытых сверху и открытых по бокам, пылали огромные костры, возле которых, сидя на круглых лавках, слуги ожидали своих господ. Что же касается кучеров, то хозяева, имевшие по отношению к ним хоть какую-нибудь жалость, отсылали их домой, приказав вернуться обратно в назначенный час. Но самыми несчастными из всех были солдаты и будочники: не проходило ночи, чтобы кого-нибудь из них не нашли замерзшим.

Однако морозы все крепчали, и дошло до того, что в окрестностях Санкт-Петербурга появились стаи волков, а однажды утром одного из этих животных обнаружили прогуливающимся, словно собака, в Литейной части. В бедном животном, впрочем, не было решительно ничего угрожающего, и мне показалось, что оно пришло скорее за подаянием, нежели с намерением взять что-либо силой; тем не менее его забили палками.

В тот же вечер я рассказал об этом происшествии графу Алексею, а он сообщил мне в свою очередь о грандиозной охоте на медведей, которая должна была состояться на днях в лесу в десяти — двенадцати льё от Москвы. Поскольку эту охоту устраивал г-н Нарышкин, один из моих учеников, то мне было нетрудно попросить графа, чтобы он передал ему о моем желании участвовать в ней; граф обещал мне это, и на следующий день я, в самом деле, получил приглашение с описанием не увеселений, а охотничьего снаряжения. Это снаряжение состоит из костюма, подбитого и отороченного мехом, подобия кожаной каски на меху, опускающейся, как накидка, на плечи, и латной рукавицы на правую руку, в которой охотнику надлежит держать кинжал. Именно с таким кинжалом нападают на медведя, вступая в рукопашную схватку с ним, и почти всегда убивают его первым же ударом.

Эти подробности охоты, которые по моей просьбе мне старательно повторили два или три раза, в известной степени лишили меня охотничьего пыла. Однако, сделав шаг вперед, я уже не хотел отступать, а потому полностью подготовился к охоте: приобрел костюм, каску и кинжал, намереваясь в тот же вечер опробовать их, чтобы впоследствии не оказаться чересчур неуклюжим в таком снаряжении.

Засидевшись у Луизы до позднего времени, я вернулся домой далеко за полночь и тут же начал опробывать свое снаряжение: положив подушку на кресло, я бросался на нее с кинжалом в руках, стараясь без промаха попасть в намеченную мною точку, соответствующую шестому ребру у медведя, как вдруг страшный шум в камине заставил меня отвлечься от упражнения, которому я предавался. Я тотчас подбежал к камину, отворил дверцы (в Санкт-Петербурге камины, так же как и печи, закрывают на ночь) и, просунув между ними голову, заметил некий предмет, форму которого мне не удалось разглядеть: опустившись почти что до уровня чугунной каминной плиты, он мгновенно поднялся вверх и исчез. Я ни минуты не сомневался, что это был вор, который, питая отвращение к краже со взломом, решил проникнуть ко мне через трубу, но, увидев, что я еще не сплю, поспешил обратиться в бегство. Поскольку я несколько раз крикнул «Кто там?» и никто мне не отвечал, это молчание лишь утвердило меня в моем мнении. В итоге я не ложился спать еще около получаса, но, не слыша более никакого шума, рассудил, что вор убежал и уже не вернется; поэтому, заперев как можно лучше дверцы камина, я лег и уснул.

Я проспал не более четверти часа, как вдруг сквозь сон услышал чьи-то шаги в коридоре. Все еще озабоченный непонятной историей с камином, я вскочил с постели и прислушался. Не подлежало сомнению, что кто-то прохаживается перед дверью моей спальни и паркет под его ногами потрескивает, хотя, по-видимому, неизвестный старается не производить никакого шума. Вскоре эти осторожные шаги остановились у моей двери: кто-то явно проверял, сплю ли я. Тогда я протянул руку к креслу, на котором было сложено все мое снаряжение, надел каску, взял кинжал и замер в ожидании.

Через минуту я услышал, как на дверной ключ опустилась чья-то рука, скрипнул замок и открылась дверь, и при свете фонаря, оставленного в коридоре, увидел, что ко мне приближается странное существо, лицо которого, насколько я мог разглядеть в темноте, было скрыто под маской. В ту же секунду мне пришло на ум, что лучше предупредить нападение, чем его ожидать, и, поскольку непрошеный гость смело направился к камину, как человек, хорошо знакомый с моей комнатой, я вскочил с кровати, бросился на него, схватил за горло, повалил на пол и, приставив кинжал к его груди, спросил, кто он и зачем сюда явился; но тут, к моему великому удивлению, мой противник стал истошно кричать и, казалось, звать на помощь. Тогда, желая со всей определенностью разглядеть, с кем мне приходится иметь дело, я выбежал в коридор, схватил фонарь и тут же вернулся, но, сколь ни коротким было мое отсутствие, вор успел исчезнуть, словно по волшебству. Однако мне послышалось что-то вроде легкого шуршания в камине; кинувшись к нему и заглянув внутрь, я успел заметить вдалеке подошвы башмаков и зад штанов незнакомца, поднимавшегося по трубе с быстротой, которая выдавала в их владельце привычку к такого рода передвижениям; я был в полном недоумении.