Борис Верхоустинский - Лесное озеро (сборник)

Она, улыбаясь, надевает на голову соломенную шляпу с розовыми лентами и, захватив красный зонтик, выходит из дома.

В парке они медленно идут по дорожкам, останавливаются у заросшего пруда; из воды изумленно смотрит лягушка. Марк Павлович бросает в ржавую голову палкой, лягушка исчезает.

— А поп все музицирует, по жене тоскует. Во сне, говорит, видел — ручкою манила. И чем люди живут — печалью по невозвратимому, тоской по недосягаемому.

Эмма Гансовна и Марк Павлович вступают в глухую часть парка, садятся в тени на скамью. Где-то рядом поет птица; Эмма Гансовна чертит концом зонтика по песку.

— Мне всю неделю после пикника было очень тяжело, — тихо говорит она.

Марк Павлович ее прерывает:

— А я мечтал о вас, мечтал… Понимаете? Это так хорошо, я люблю мою мечту, мучительную, скорбную, прекрасную, неповторяемую… И чтобы страдать при этом, терзаться…

Она с тревогой взглядывает на него:

— Зачем?

— Разве я знаю?.. Вам странно слышать мои слова: вы, немки, — реалистки и практичны прежде всего, хотя вас зовут сантиментальными.

— Страданий следует избегать, — деловито произносит она.

— Сколько лет вы замужем? — резко спрашивает ее Марк Павлович.

— Четыре года.

— А у вас не было детей?

— К сожалению, не было.

Он срывает растущий около скамьи колокольчик и втыкает ей в волосы.

— Четыре года!.. А мне вы кажетесь совсем девушкой. Бросьте вашего мужа.

Она удивленно поднимает золотые бровки.

— Ведь вы же совсем не пара ему. Поймите! «В одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань».

Она строго замечает:

— Мой муж трудолюбивый, честный человек. Я его очень уважаю.

— А со мной собираетесь наставлять ему рога?

Эмма Гансовна подымается со скамьи.

— Я ему не изменяла и не изменю. Вашим словам я не придаю значения: вы — человек молодой, вам просто скучно, Марк Павлович.

Он, усмехаясь, подтверждает:

— Возможно, возможно. Вы угадали, добродетельная Пенелопа.

Она просит его:

— Проводите меня.

— И одна дойдете! — сердито буркает он.

— Пфуй, как это невоспитанно!

Когда Эмма Гансовна скрывается за деревьями, ему стыдно за свою грубость. Вот так рыцарь Ланчелот!..

С опушки парка несется гудение и звон — там, в знойных лучах солнца, толкутся, кружатся, перелетают осы и слепни… Пойти туда, чтобы изжалили, искусали…

Он покидает парк, не заходя в помещичий дом, — пусть о нем подумают, что угодно.

На поле — в высоких сапогах и в широкополой соломенной шляпе — расхаживает управляющий, наблюдая за пахотой. Тяжелые плуги, сияя железом, врезаются в сухую почву, в сторону сползают пласты земли, бурые сверху, темные снизу.

— Ровнее, Лука, ровнее! — покрикивает немец. — Не забирай вправо.

Марк Павлович здоровается с ним.

— Эмму видали? — недружелюбно спрашивает управляющий.

— Видел.

— Она вас квасом не угостила?.. Она приготовила шипучий, добрый квас.

Немец вытаскивает из кармана трубку, кисет с американским табаком и набивает, приминая табак лоснящимся пальцем.

Около лошадей вьются слепни, лошади понуро бредут по пашне, отмахиваясь хвостами от докучных кровопийц. Управляющий подробно рассказывает Марку Павловичу о способах борьбы с червем, поедающим в этой местности хлеба. Мужики, чтобы избежать червя, позднее засевают, но не помогает: надо окапывать хлебные участки канавами, а туда насыпать известь — червь не переползет.

— Не переползет?

— О нет! А летать он не умеет.

Еще управляющий жалуется, что в имении много подзольной почвы. Подзол — с виду вроде золы, поэтому так и назван, он совершенно бесплоден, не имеет органических веществ.

Поговорив с управляющим, Марк Павлович выходит на дорогу, минует три березы, сворачивает в селе к желтым больничным домикам.

Квартира земского врача — четыре небольшие, почти пустые комнаты, стены недавно выбелены и пачкаются.

Марк Павлович идет в больницу, там, в просторной палате, лежит молодой парень с гангреною. Уже отрезаны на правой руке верхние фаланги пальцев, но гангрена подымается все дальше и дальше, сжигая беспламенным огнем.

Тощая фельдшерица подает Марку Павловичу халат, кипятит ножи и ланцеты.

— Ну как, братец?

— Жжет…

— Не был бы дураком, — сердится Марк Павлович, — и не жгло бы. Зачем сковырнул болячку? Пришел бы вовремя, я бы ее залечил, а теперь — терпи.

Марк Павлович засучивает рукава халата, моет руки в сулеме.

— Али опять резать?

— Да.

— А полягчает?

— Может, и полегчает.

Марк Павлович ампутирует новый сустав; парень, бледный, как полотно, с вытаращенными от боли глазами, стонет.

Марк Павлович бросает отрезанный сустав в таз, останавливает кровь, перебинтовывает искалеченную руку.

— Лежи, брат.

Парень тяжело дышит, смотря на валяющийся среди окровавленной ваты почернелый сустав.

Марк Павлович моет руки, вытирает их поданным фельдшерицею полотенцем, скидывает халат и возвращается к себе в квартиру.

Сторож приносит самовар. Марк Павлович заваривает чай и, сидя на диване, курит папиросу.

Он думает о парне, пораженном гангреной. Почему этот парень страдает, а другой сковырнет болячку — и никаких последствий… Почему один счастлив, а другому не везет всю жизнь? Дело ли случая или же проявление таинственного закона возмездия?..

Марк Павлович зажигает лампу, читает медицинский словарь. Со страниц книги на него глядят обезображенные ужасными болезнями лица, потерявшие всякое сходство с человеческими — разбухшие, осклизлые, покрытые гнойными нарывами и прыщами.

Глядя на рисунки, Марк Павлович думает: эти обезображенные куски страдающего мяса иногда скрывают прекрасную душу, но бывает и наоборот — за розовой кожей, за золотистыми бровями, за алыми губами притаился дух злой и разнузданный.

Вечером к Марку Павловичу приходит начальник почтово-телеграфной конторы, серый, с прижатыми к вискам ушами, с самолюбивою улыбочкой. На нем все чистенько и гладенько — форменная фуражка, темно-серая тужурка.

— Не заняты?

— Нет.

— Погода чудесная.

Гость садится на венский стул и фыркает:

— Иду к вам, а на дороге под березою наш многоуважаемый отец Аввакум с учительницей… Хэ-хэ! Беседуют!

— Ну так что же?

— Ничего-с! — уклончиво отвечает гость. — Хоть и пастырь, а сам сеет среди прихожан безнравственность.

— Чем же?

— Да помилуйте! Каждому псу на селе известно, что учительница с нашим батюшкой в преступной связи находится. Я ничего, мое дело — сторона, а только в отношении мужиков — явный соблазн.

Гость облизывает губы.

— Сам же пострадает, если кто-нибудь донесет преосвященному. Владыка у нас строг и не потатчик. Вообще, надо сказать правду, отец Аввакум человек не деликатный и даже попросту грубиян. Намедни играли мы в карты — я, он, земский начальник да заезжий поп из монастыря. Кончили играть, отец Аввакум и спрашивает: «А кто же выиграл?» — «Не я, не я, не я!» — отвечают ему, а он засмеялся ехидно да и говорит: «Выиграл некто в сером!»