Евгений Чириков - Отчий дом

Что царская подпись под манифестом вырвана в подходящую минуту у растерявшегося царя, думала не одна придворная знать. Так утверждала и сама императрица [624]…

А теперь не вернешь этой подписи: что написано пером, того не вырубишь и топором!

Как бы то ни было, а граф Витте оказался тем волшебником, который опрыснул омертвевшую царевну чудесной живой водой, после чего все царство ожило, царевна очнулась от летаргии и колесо жизни вновь завертелось…

Как океан после грозы и бури, Россия не могла прийти в политическое равновесие и успокоиться, чем спешили воспользоваться как революционеры, так и реакционеры. Для тех и других конституция была неприемлема. Для первых нужна была социалистическая республика, а не ограниченная слегка монархия, а для вторых — восстановление старого порядка, при котором они бесконтрольно хозяйничали в стране.

Для обеих сторон успокоение разбушевавшейся стихии политических страстей было невыгодно, и они стремились раздувать огонь страстей. В мутной воде легче ловить рыбу.

Черносотенные организации провокационного характера под флагом «Союза истинно русских людей» [625]усиленно изображали «глас народа — глас Божий», устраивали свои демонстрации с портретом царя, пели «Боже, царя храни», посылали телеграммы государю-императору с мольбами и благословениями твердо поддерживать «исконные начала», на которых издревле стояла Святая Русь, и желали победы над всеми врагами.

Это поддерживало в царе дух сомнения и позднее раскаяние в сделанных уступках, возбуждало мысль о том, как бы исправить сделанную ошибку, и чувство острой враждебности к Витте, сочинившему манифест с «незыблемыми основами». Революционные организации, исполняя приказ Ленина, стремились к «перманентной революции вплоть до вооруженного восстания» [626], устраивали демонстрации с красными флагами и митинги с соответствующими резолюциями.

Это помогало врагам нового порядка запугивать растерянного царя, а кстати развязывало им руки в толковании манифеста и бесцеремонном отношении ко всем его «незыблемым основам»…

Сделавшийся диктатором генерал Трепов издал приказ: «Патронов не жалеть!» [627]

Только три дня русский человек побыл свободным гражданином, и все «незыблемые основы» полетели кувырком. Снова началось старое: разгоны, нагайки казацкие, расстрелы и… никакой неприкосновенности личности!

И волшебник, граф Витте, стал казаться только ловким фокусником, который сперва сделал фокус, приведший всех зрителей в шумное восхищение и заставивший их поверить в чудеса, а потом объяснил, как просто эти чудеса делаются, и зрители почувствовали не только разочарование, но и горькую обиду: точно назвал всех зрителей «дураками»…

Россия очутилась в заколдованном кругу дьявола: все, что происходило и что делалось после манифеста, — лило воду на мельницу революционеров: теперь они могли убедительно кричать:

— Не верьте царю и правительству! Не верьте манифесту! Не верьте никаким обещаниям буржуазии! Только в борьбе обретем мы право свое [628]! Да здравствует вооруженное восстание!

Если генерал Трепов приказал «не жалеть патронов», то другой генерал от революции, Ленин, решил не жалеть рабочих и на крови их сделать первый опыт социальной революции, избрав для этого Москву…

Как всегда в таких случаях, столица возглавляла и развивала процесс исторических событий, а провинция подражала ей. Революция в провинции и связанные с ней движения борьбы общественных сил всегда маленько запаздывали, как и последняя мода. И не только запаздывала, а еще, тоже как мода, коверкалась по своим вкусам или, лучше сказать, — безвкусию.

И чем дальше от столицы и чем ничтожнее был городок, тем сильнее эта провинциальность сказывалась.

Так было в городке Алатыре.

Когда симбирский губернатор получил манифест, он был так поражен и обескуражен его содержанием, что не сразу поверил своим глазам. И чем он больше вчитывался, тем сильнее в его душу закрадывалось сомнение: «Не подлог ли со стороны революционеров?»

Но губернатор — человек опытный и осторожный. Его на мякине не проведешь. Прежде чем разрешить опубликование и чтение манифеста в храмах Божиих, он решил проверить и сделать запрос телеграммой: действительно ли этот манифест исходит от правительства? А на это нужно время. В связи с этим получилась задержка и во всей губернии.

В Алатыре уже бродили слухи о конституции, потому что Моисей Абрамович Фишман, как член социал-демократической партии, большевик, тайно руководивший кружком рабочих-железнодорожников, получил уже и манифест, и ленинские инструкции, порадовал свободами и равноправием своего папашу, мельника Абрама Ильича, а тот, встретив на улице знакомого, не без гордости спрашивал:

— Слышали о манифесте?

— О каком манифесте?

— Как! Вы не знаете, что вышел манифест о конституции и теперь уже нельзя делать погромы?

Ваня Ананькин гостил, а вернее, застрял в Алатыре вследствие железнодорожной забастовки и, прослышав о конституции, неизвестно чему страшно обрадовался, забежал в клуб — никто ничего не знает, — выпил и направился справиться к исправнику. Исправник встретил Ваню с его вопросом более чем холодно:

— Возможно, что вам приснилась даже и республика, но я таких снов не вижу, да и вам не советую…

А на другой день исправник получил манифест и сопровождающую его бумагу от губернатора, но тоже не сразу опомнился и помедлил, решив сперва посоветоваться с жандармским ротмистром и воинским начальником. А на это тоже потребовалось время…

Мода в столицах уже переменилась, а потому в секретном разъяснении к манифесту губернатор предлагал исправнику в случае волнений и беспорядков поступать по всей строгости законов, применяя в крайних случаях вооруженную военную силу.

Таким образом, конституция в городе Алатыре оказалась под надзором исправника, жандармского ротмистра и воинского начальника.

Весь город пребывал уже в лихорадочном возбуждении по случаю конституции, а она где-то застряла.

Наконец, проснувшись поутру 20 октября, жители услыхали малиновый звон большого соборного колокола, а выйдя на улицу, узрели на домах флаги, а на заборах — «Высочайший манифест».

День был базарный, и потому в город съехалось много всякого люда из окрестностей. Все горожане высыпали на улицу. Интеллигенция металась от радости и революционного восторга и наскоро совещалась об устройстве торжественного заседания. У лавок, трактиров и заборов с расклеенными на них манифестами собирались толпы народа, то же и на базарной площади, на пристанях и у вокзала. «Парламенты с совещательным голосом» росли как грибы после дождя, совершенно естественно, без заранее обдуманного намерения. И, конечно, вместо тишины и спокойствия был большой веселый праздничный шум, споры и ссоры по поводу совершившегося события.