Евгений Чириков - Отчий дом

Читали манифест и спорили: конституция это или манифест? Крестьяне добивались узнать, как и что написано про землю, а толковые люди, по силе разумения, объясняли. В соборе отец Варсонофий прочитал манифест с амвона после обедни и приказал трезвонить по-пасхальному [629].

Полиция и жандармы прохаживались по улицам, прислушивались, приглядывались и покрикивали:

— Ну, проходите, проходите! Не толпиться!

Появились, конечно, и пьяненькие, которые их задирали:

— Ничаво ты мне теперь сделать не можешь! Полная свобода царем объявлена.

На базарной площади около бакалейной лавочки скандал вышел.

Публика собралась: мастер из железнодорожных мастерских манифест разъяснял и называл его конституцией. А тут потребовалось и конституцию объяснить: не понимает публика.

— Теперь царь не может все своей волей делать и закона не может постановить без согласья народа. Вот это и написано тут.

Послушал эти разговоры проходивший мимо надзиратель полиции и крикнул:

— Что ты тут врешь, сукин сын? Про конституцию тут ничего не написано.

Мастеровой обиделся:

— Я сукиным сыном никогда не был. Моя мать — не сука, а человек, женщина. Может, это у вас мать — сука, а у меня…

— Ты у меня поговори — я тебе морду набью!

— Руки коротки!

Надзиратель вскипел и развернулся, чтобы дать грубияну по морде, по старому способу, но мастеровой увернулся и, нырнув за спины других, закричал:

— Граждане! Царем неприкосновенность личности объявлена, а полиция избить личность желает!

Публика вступилась, не дала побить:

— Сукиных детей теперь нет в Рассее. Граждане теперь!

Подошел Ваня Ананькин:

— В чем тут дело?

Объяснили хором. Ваня возмутился и потребовал составить протокол.

— А вы тут что за судья? — вызывающе спросил Ваню надзиратель. — Для порядка есть власти, а вы что такое?

Ваня начал отчитывать полицию, а публика гогочет от удовольствия и поощряет Ваню. Подошла толпа рабочих. Возбуждение возрастало. Надзиратель хотел удалиться, но толпа озорничала:

— Не выпускайте! Протокол надо на него составить!

Надзиратель выхватил из кобуры револьвер, но его обезоружили.

— К исправнику его ведите! Пусть протокол составят, что в людей хотел стрелять… Вот они что делают! Сволочи!

— На мирных граждан оружие обнажают! К исправнику его, сукиного сына!

— Я не отказываюсь. Ведите к исправнику…

Повели к исправнику. Вся улица побежала следом, а по пути толпа любопытных все росла и росла…

Видя, что Ваня Ананькин идет во главе, встречная интеллигентная публика стала примешиваться к толпе. Подмешивались мелкие чиновники, приказчики, ребятишки с матерями. Какой-то пьяный рабочий сорвал с женщины кумачовый платок и привязал к палке: получалась демонстрация с красным флагом.

Подошли к дому исправника, на крыльце два стражника. Ваня вступил в объяснения, потребовал, чтобы его пропустили в квартиру исправника…

А народ бежит и бежит со всех концов. Ваню, в конце концов, допустили, но отобрали у него револьвер, который принадлежал надзирателю и теперь должен был играть роль вещественного доказательства. Пропустили, но не выпустили и, может быть, к его счастью. Кончился этот пустяк трагически.

Неожиданно растворились ворота дома, и публика увидала во дворе солдат.

Вышел фельдфебель и крикнул:

— Расходись по домам! Если три раза прикажу, не разойдетесь, огонь открою!

Публика ответила хохотом. Из толпы начали острить:

— Ах ты, Аника-воин [630]!

— Второй раз приказываю: разойдись!

— Не посмеешь!

Третьего предостережения даже не заметили за шумом толпы. И вдруг — залп из винтовок. Точно горсть гороху бросили на железный лист…

Толпа бросилась врассыпную, а на лужке против дома исправника корчился в судорогах босой мальчик лет десяти…

Мальчика подобрали и унесли… Ваню Ананькина вечером выпустили. Его привлекли к делу в качестве подстрекателя…

Так зловеще началась конституция в Алатыре…

Интеллигенция попыталась собраться в зале городской думы для торжественного заседания, но появился исправник с нижними чинами и предложил разойтись.

Возмущались, спорили, ссылались на Высочайший манифест, обвиняли в неповиновении Высочайшей воле, грозили:

— Вы за это ответите!

— Хорошо. Потом ответим, а сейчас потрудитесь разойтись, или я употреблю военную силу!

Ворчали, называли кого-то «насильниками», а конституцию — провокацией, но пошли вон. Не было «вождя».

Забегали в бабушкин дом справиться: когда приезжает Павел Николаевич, но там и сами ничего не знали. Ни письма, ни телеграммы. Пропал без вести. В доме стояла зловещая тишина, молчаливая печаль и тревога. Леночка бродила, как больная, только что перенесшая тяжелую операцию. Не спала по ночам и все прислушивалась, не дрогнет ли звонок в передней. Она проклинала и революцию, и конституцию. Кто знает: может быть, Малявочку убили, вот так же, как убили мальчика на площади? Хорошо еще, что застрявшая вследствие железнодорожной забастовки Наташа подбодряла Леночку, но и Наташа собирается уезжать в Москву: театры начали работать…

Леночка молилась по ночам, и в молитвенном шепоте иногда прорывался стон безнадежного отчаяния:

— Малявочка!

А Малявочка крутился в вихре политических страстей и «спасал конституцию, а может быть, даже и Россию». Манифест отвоевали, а впереди — не приятный отдых на лаврах, а новая борьба, да еще на два фронта, ибо теперь — два врага: один тянет Россию назад, к восстановлению самодержавия, а другой толкает в омут социальной революции, которая погубит Россию.

Недавних «друзей слева» конституционалисты стали бояться не меньше, чем врагов справа.

Вот когда вспомнился Павлу Николаевичу погибший идеалист и чудак Елевферий Митрофанович Крестовоздвиженский и его схема скрещения двух прямых в точке «З»…

Земля!

Победит тот, за кем пойдет многомиллионный народ, то есть крестьянство. А он пойдет за тем, кто даст ему землю…

Ленин опирается на рабочий класс.

Социалисты-революционеры на крестьянство.

Реакционеры на все силы старой России.

А на что опереться демократической интеллигенции?

Земля!

И вот начинается спешная выработка широкой реформы для крестьянского землевладения…

Павел Николаевич жертвенно стоял за отчуждение помещичьих земель. Разногласие в партии было лишь в том, какое отчуждение: с выкупом или без выкупа?

Вот тут и столкнулись. У большинства не хватило жертвенности: постановили отчуждение по справедливой оценке.

Как только выяснился результат голосования, Павел Николаевич взволнованно произнес:

— Мы совершили непоправимую ошибку! Народ пойдет за социалистами-революционерами, которые обещают мужикам землю даром, без всяких выкупов.