Асорин - Асорин. Избранные произведения

И однако же Платон, со всеми его столь подробно изложенными фантазиями, в отношении идеализма сильно отстает от Томаса Мора.

Да, Мор — это даже не мечтатель, но человек, который видел то, что рисует. Так точны приметы и черты, присущие его волшебному острову Утопии. Остров этот имеет в ширину двести тысяч шагов, но противоположные концы его, наивно говорит Мор, более узкие, почти заостренные, так что можно сказать, не погрешив против истины, что он имеет вид молодого месяца. На острове, разумеется, все очень счастливы, счастливее, чем на любых других островах. Подобно тому, как у всех современных народов есть служба, называемая воинской, в Утопии тоже есть служба, только земледельческая.

Обязательная земледельческая служба! Каждый горожанин трудится на земле два года, затем его сменяет другой, а он возвращается в город. Столица государства называется Амаурот, конституция его очень проста — каждый год избираются правители, именуемые «филархами», числом тысяча двести, а они в свой черед избирают государя. Выборы правителей происходят ежегодно, и можно сказать, что утопийцы проводят жизнь в праведных занятиях — они либо возделывают землю, либо посещают выборные собрания. А если к этому прибавить, что говорят они на чрезвычайно мелодичном языке, на котором кандидаты наверняка произносят великолепные речи перед своими избирателями, то можно положительно утверждать, что Утопия — лучший из выдуманных островов. Мор даже приводит несколько фраз на языке той страны. Например, чтобы сказать, что Утоп — то есть родоначальник этого народа и создатель пролива, благодаря которому образовался остров, — итак, чтобы сказать: «Утоп создал остров там, где острова не было», — употребляются следующие громкозвучные слова: «Утопос ха локкас пенля Чамаполта чамаан»… Представляете, как звучала бы на этом языке речь кого-нибудь из наших членов парламента!

(Улыбаясь.) Я предпочитаю Кампанеллу.

Ах, Кампанелла! Кампанелла — прообраз человека страстного, непреклонного, видящего мысленно идеал, который он жаждет осуществить в мельчайших подробностях. Кампанелла — один из тех людей, которые желают сделать нас счастливыми насильно, вроде как детей, которых ради их здоровья заставляют глотать касторку. Кампанелла желает, чтобы в его «Городе Солнца» никто ничем не владел. Все принадлежит всем, все живут как бы в гигантской казарме, и всё там единообразно, геометрически правильно. Город состоит из семи концентрических кругов, верховный правитель называется Хох, его помощники, или министры, — Пон, Син, Мор… Даже имена — короткие, быстрые. Долой все бесполезное, долой искусство, долой наслаждение! Есть там даже врач, именуемый magister generationis [19] Наставник поколений ( лат. ). , чья обязанность следить за точным, наиточнейшим соблюдением библейского завета…

Все это мечты… суетные мечты… Человек тщетно пытается сделать землю раем. Ведь земля — лишь кратковременный приют! Нам никогда не избавиться от страданий!

Но человек способен совершенствоваться: Кондорсе прав. А он первый, кто заявил это в решительной и научной форме. Вы так не думаете? Вы полагаете, что современный испанец не отлучается от римлянина эпохи упадка? Но ведь семья, отцовская власть, право собственности эволюционировали. Если бы в Риме патриций, купив статую Фидия, объявил бы, что намерен разбить ее на куски, все вокруг остались бы равнодушны: это было его право — jus utendi et abutendi [20] Право пользоваться и тратить ( лат. ). . А если теперь какой-нибудь миллионер купит «Сдачу Бреды» и разошлет в газеты сообщение, что хочет картину сжечь?.. Вы полагаете, он действительно ее сожжет? Вы полагаете, что он имеет право сжечь эту вещь, которая по закону принадлежит ему и с которой он по закону может делать, что хочет?

Да, думаю, что да… В старинной испанской книге под названием «Критикон» — вы ее читали и знаете, что ее написал иезуит Грасиан, человек чудаковатый, но чрезвычайно живого ума, — так вот, в «Критиконе» есть сказочка или притча, где говорится примерно следующее: однажды наказали преступника, поместив его в пещеру, полную хищных зверей. Звери этому человеку не причиняли вреда, но он кричал, надеясь, что какой-нибудь путник придет ему на помощь. И действительно, проходил мимо странник и, услыхав крики, подошел к пещере и отодвинул камень, закрывавший вход. Тотчас оттуда выбежал лев и, к великому удивлению странника, вместо того, чтобы наброситься на него и растерзать, стал смиренно лизать ему руки. Затем вышел тигр и тоже повел себя подобным же образом; затем вышли остальные звери, и все ластились к путнику. Наконец, последним вышел человек — он набросился на своего спасителя, убил его и ограбил. «Теперь посуди, — так, кажется, заключает Грасиан свой рассказ, — кто более жесток, люди или звери»… (С грустью, неторопливо.) Это означает, любезный Юсте, что как на земле всегда будут богатые и бедные, так будут на ней всегда добрые и злые, и что не здесь наш рай, — о нет, не здесь! — но там, где обитает Тот, кто всех нас любит и прощает… И вот, извольте, эти две скромные жительницы Еклы (указывая на две женские статуи), которые любят, верят и надеются, бедные эти крестьянки, даже не умеющие читать, они, поверьте, кажутся мне более мудрыми — ибо в них живут вера и любовь, — да, более мудрыми, чем этот тщеславный человек (указывая на статую ушастого мужчины), который над всем смеется… (Мягко.) Вы со мной не согласны, милый Юсте?

(Горячо и искренне.) Да, да, я тоже так думаю, я тоже так думаю.

Стало быть, надо верить, друг Юсте, надо верить… И будем почитать за великое преступление, когда лишают веры — ведь вера это жизнь! — бедную женщину, крестьянина, ребенка… Они счастливы, ибо веруют, они терпеливо сносят страдания, ибо надеются… И я верую, как они, и считаю себя последним из них… ибо ученость — ничто рядом с искренним смирением…

Падре Ласальде умолк. Медленные, торжественные его слова звучали впечатляюще. И учитель подумал, что его чтение, его книги, его ирония ничто рядом с простодушной верой какой-нибудь убогой старухи. И сердце учителя опечалилось, и ему стало жаль себя.

Последнее время бедняжка Хустина сильно удручена. Пуче сумел мало-помалу отдалить ее от мирских интересов. Хустина, чистая душа, уже думает, что, возможно, любовь к Асорину ужасный грех. Отцы церкви и ученые доктора положительно утверждают, что плоть прибежище зла, и Хустина готова — почти готова — осуществить великую жертву, заточить свое прелестное тело, шелковистую его кожу, нежные округлости в стенах монастыря. Это ужасно! Но она это сделает: у одних только женщин еще сохранилась эта атавистическая нелепая черта, которую мы называем героизмом…