Кейт Шопен - Пробуждение

Аробин остался на обед и уселся у камина. Они долго смеялись и болтали, и перед тем, как уйти, Алси сказал Эдне, какой могла бы быть их жизнь, если бы он узнал ее несколькими годами раньше. С обезоруживающей откровенностью Аробин рассказал, каким испорченным, непослушным мальчишкой он был, и порывисто засучил манжет, чтобы показать на запястье шрам от удара саблей, полученный на дуэли под Парижем, когда ему было девятнадцать лет. Эдна коснулась руки молодого человека, рассматривая красный рубец на внутренней стороне запястья. И под воздействием мгновенного импульса, в котором было что-то судорожное, ее пальцы сомкнулись на руке Алси. Он ощутил ногти Эдны на своей ладони.

Молодая женщина поспешно встала и отошла в сторону камина:

— От вида раны или шрама мне всегда делается дурно, мне не нужно было смотреть на него.

— Прошу вас извинить меня, — умолял Аробин, подходя к ней, — мне никогда не приходило в голову, что вид шрама может показаться отталкивающим.

Алси стоял очень близко к Эдне, и откровенная дерзость в его глазах победила в ней прежнее, исчезающее «я», разбудив пылкую чувственность. В лице Эдны он увидел достаточно, чтобы осмелиться взять ее руку и держать до тех пор, пока он не закончил произносить пожелание спокойной ночи.

— Вы поедете снова на скачки? — спросил молодой человек.

— Нет. С меня достаточно скачек. Я не хочу потерять те деньги, что я выиграла. К тому же, когда погода светлая, мне надо работать, а не...

— Да, разумеется, работайте. Вы обещали показать мне свои работы. Когда утром я могу прийти к вам в мастерскую? Завтра?

— Нет!

— Послезавтра?

— Нет-нет.

— О, прошу вас, не отталкивайте меня! Я кое-что понимаю в живописи. Я мог бы помочь вам парой советов.

— Нет. Спокойной ночи. Почему вы не уходите, когда уже попрощались? Вы мне не нравитесь, — продолжала Эдна взволнованным тоном, пытаясь высвободить руку. Она чувствовала, что ее словам недостает искренности, и понимала, что Алси тоже это почувствовал.

— Мне жаль, что я вам не нравлюсь. Мне жаль, что я обидел вас. А чем же я обидел вас? Что я сделал? Можете ли вы простить меня? — И молодой человек склонился к руке Эдны и прижался губами к ее пальцам, как если бы желал никогда не отпускать их.

— Мистер Аробин, — запротестовала Эдна, — волнения сегодняшнего дня вывели меня из равновесия, я сама не своя. Должно быть, мое поведение направило вас в неверном направлении. Пожалуйста, я хотела бы, чтобы вы ушли. — Она говорила монотонным, скучным голосом.

Молодой человек взял шляпу со стола и стоял, отвернув от нее взгляд в сторону затухающего огня в камине. Некоторое время он выдерживал выразительную паузу.

— Не ваше поведение направило меня в неверном направлении, миссис Понтелье, — сказал Алси наконец. — Это мои собственные чувства сделали это. Я ничего не мог с этим поделать. Когда вы рядом, что мне делать? Пожалуйста, не думайте об этом, не тревожьте себя. Вы видите, я ухожу, как вы приказываете. Если вы желаете, чтобы я держался вдали от вас, я это сделаю. Если вы позволите мне вернуться, я... Вы ведь позволите мне вернуться?

И Алси бросил на Эдну призывный взгляд, на который она не ответила.

Искренность, звучавшая в речах Алси Аробина, нередко обманывала даже его самого. Но Эдне было решительно все равно, была его искренность подлинной или нет. Когда она осталась одна, то машинально взглянула на свою руку, которую Алчи пылко целовал. Потом она положила голову на каминную полку. Эдна чувствовала себя как женщина, которую в момент страсти соблазнили на акт неверности и теперь она, очнувшись от чар, осознает значение произошедшего. В голове Эдны промелькнула смутная мысль: «Что он подумает?»

Она имела в виду не своего мужа — она думала о Роберте Лебрене.

Муж в качестве оправдания казался Эдне теперь человеком, с которым она сочеталась браком без любви.

Она зажгла свечу и поднялась в свою комнату. Алси Аробин абсолютно ничего для нее не значил. Тем не менее его присутствие, обходительные манеры, теплый взгляд и, прежде всего, прикосновение его губ к ее руке подействовали на Эдну, как наркотик.

Она заснула тяжелым сном, пронизанным мимолетными видениями.

Алси Аробин написал Эдне хорошо продуманное письмо с извинениями, пронизанными искренностью.

Письмо смутило молодую женщину: теперь, когда она успокоилась и пришла в себя, ей показалось абсурдным, что она восприняла поведение Аробина так серьезно. Она подозревала, что значение этому событию придает ее собственное подсознание.

Если она не ответит на его письмо, это придаст чрезмерную важность незначительному приключению. Если ответит серьезно, это тоже создаст у молодого человека впечатление, что в момент слабости она уступила его нажиму.

В конце концов, что с того, что он поцеловал ей руку? Своими письменными извинениями Алси бросил ей вызов.

Эдна ответила в легком, насмешливом стиле, что, ей представлялось, Алчи заслуживал, и сообщила, что будет рада, если он заглянет посмотреть, как она работает, когда у него будет настроение и позволят дела.

Аробин сразу же ответил, с обезоруживающим простодушием заявившись к ней домой.

И далее едва ли проходил день, без того чтобы Алси так или иначе не напомнил о себе. Предлоги он выдумывал с большой изобретательностью. Его приемами стали добродушная услужливость и молчаливое обожание. В любой момент он был готов подчиняться настроению Эдны, в котором радушие и холодность чередовались равномерно. Эдна все больше привыкала к своему поклоннику. Их дружба становилась все крепче.

Иногда слова Аробина изумляли Эдну, и ее лицо покрывалось краской, но потом они стали в каком-то смысле доставлять молодой женщине удовольствие, обращаясь к ее рвущейся наружу здоровой животной чувственности.

Но ничто так не умиротворяло бурю чувств, бушующую в Эдне, как посещение мадемуазель Рейц. Именно в общении с этой личностью, столь неприятно-агрессивной, под воздействием божественного искусства дух Эдны высвободился из семейных тисков.

Был туманный, дождливый день, когда Эдна поднялась по ступенькам под крышу дома, где располагалась квартира пианистки. Она вошла в комнату, озябшая и измученная. Мадемуазель Рейц возилась с ржавой печкой, которая немного дымила и с трудом нагревала помещение. Пианистка пыталась разогреть на ней горшок с шоколадом. Комната показалась Эдне унылой и темной. С камина на нее хмурился бюст Бетховена, покрытый толстым слоем пыли.

— А, вот и солнышко! — воскликнула мадемуазель Рейц, вставая с колен — в этой позе она пристроилась около печки. — Теперь будет свет и тепло, и я могу оставить огонь в покое.