Генри Рот - Наверно это сон

— Я подержу твой колокольчик, — она щупала рукой.

— Нет! — у него по коже пошли мурашки.

— Тогда опять обними меня.

— Нет! Нет! Пусти! — он оттолкнул ее.

— Да погоди! Иоси будет думать, что мы еще играем в прятки.

— Нет! Я не хочу! — его голос усилился до крика.

— Ну и иди! — она сердито толкнула его.

Давид открыл шкаф и выбрался в комнату. Она догнала его и схватила за руку.

— Только расскажи кому-нибудь! — прошипела она. — Ты куда идешь?

— К маме!

— Стой здесь! Я тебя убью, если ты уйдешь! — она схватила его за плечи и стала трясти.

Ему хотелось плакать.

— И не смей плакать, — предупредила она свирепо и попыталась обнять его, — останься, я тебе сказку расскажу. Вы будете играть в пожарников. И сделаете каски. И будете лазить на мебель. Останься!

Он робко смотрел на нее, наполовину загипнотизированный ее свирепыми, испуганными глазами. Послышался стук входной двери и голос Иоси.

Через мгновение он появился, задыхаясь и стягивая пальто.

— Я заработал пенни, — ликовал он.

— Вы можете играть в пожарников, если хотите, — мрачно сказала Анни.

— Правда? Да? Ура! Вперед, Дэви!

Но Давид не двигался.

— Я не хочу играть.

— Ну, давай, — Иоси схватил газетный лист и протянул его Давиду, — давай делать каски.

— Делайте каски, — скомандовала Анни.

Запуганный, почти плача, Давид начал складывать

газету.

Он играл апатично, искоса поглядывая на Анни, которая наблюдала за каждым его движением.

— Давид! — позвала мать.

Свободен наконец! С возгласом облегчения он сорвал пожарный шлем и бросился в кухню. Мать собралась уходить. Он прижался к ней.

— Пора идти, — улыбаясь сказала она, — скажи своим друзьям спокойной ночи.

— Спокойной ночи, — промямлил он.

— Пожалуйста, не торопитесь уходить, — сказала миссис Минк, — такая радость, что вы здесь.

— Я действительно должна идти. Ему пора спать.

Давид украдкой подталкивал мать к двери.

— Этот час я словно провела в раю, — сказала миссис Минк, — приходите почаще! Я никогда не занята.

— Большое спасибо.

Они торопливо спускались по холодной лестнице.

— Я слышала, как вы играли, — сказала мать, — тебе, наверное, понравилось.

Она отперла дверь и зажгла лампу.

— Боже мой! Комната совсем выстыла! — и, взяв кочергу, она присела перед печкой, мешая тусклые угли на решетке. — Я рада, что тебе было весело. Хоть один из нас получил удовольствие нынче вечером! Какое безумие! И эта миссис Минк. Если бы я знала, что она так много говорит, меня бы туда силком не затянули, — она взяла угольное ведерко и стала энергично трясти его, насыпая уголь в печь. — Язык ее вертится, как колесо швейной машины — только что не шьет. Невероятно! У меня зарябило в глазах, — она нетерпеливо тряхнула головой и поставила ведерко. — Мой сын, ты знаешь, что твоя мать дура? Но ты устал, правда? Давай, я положу тебя спать.

Она опустилась на колени перед ним и расшнуровала ботинки. Сняв с него чулки, осмотрела ноги и поцеловала их.

— Слава Богу, у тебя здоровое тело! Мне так жалко эту бедную девочку наверху!

Но она не знала того, что знал он: целый мир может разлететься на тысячу маленьких кусочков, жужжащих, ноющих, и никто их не увидит и не услышит, кроме него.

Когда Давид проснулся на следующее утро, ему показалось, что он уже давно лежит с открытыми глазами, не зная, кто он и где находится. Память долго не хотела возвращаться. Его мозг наполнялся медленно, как бутылка под едва открытым краном. Слабая антенна неохотно нащупывала прошлое. Где? Что? Медленно двигались челноки, сплетая утро с ночью и ночь с вечером. Анни! Ох!

Он тряхнул с отчаянья головой, но воспоминание не исчезало.

Окно... Снег, падающий сквозь мутный свет улицы, скользящий по стеклу. Давид смотрел на опускающиеся снежинки. Они медленно падали вниз, если следить за ними, а если смотреть сквозь них, они начинают быстро кружиться. От их монотонного круженья ему стало казаться, что он поднимается все выше и выше. Он летел, пока не закружилась голова. Он закрыл глаза.

С улицы донесся морозный звон лопаты, скребущей камень; далекий и сонный звук.

Ему стало грустно от этого звука в спящем мире. Зачем кому-то нужно убирать снег, зачем мешать ему? Пусть бы лежал на земле весь год. Тонкий звон лопаты вызывал в нем чувство вялого раздражения. Он поджал ноги и пригнул голову к коленям. Теплые простыни, запахи сна.

Он задремал было опять, но открылась дверь. Вошла мама и села на край постели.

— Спишь? — спросила она, наклонилась и поцеловала его. — Пора вставать в школу, — и, вздохнув, она откинула одеяло и посадила его.

Он, сонно хныкая, поднялся и дрожа пошел за матерью по холодному полу. На кухне было тепло. Она стянула с него пижаму и помогла одеться. Умытый и причесанный, он сел завтракать. Но ел апатично, без удовольствия.

— Почему ты не ешь? — спросила она. — Почти не притронулся к овсянке. Хочешь еще молока?

— Нет, я не голоден.

— Яйцо?

Он покачал головой.

— Надо было раньше уложить тебя спать. У тебя такой усталый вид. Ты помнишь этот странный сон, который тебе приснился ночью?

— Да.

— Откуда такой странный сон? — спросила она задумчиво. — Женщина с ребенком-уродом, толпа людей, идущих за черной птицей. Я не понимаю этого сна. Но, Боже, как ты закричал!

Зачем нужно было напоминать ему об этом опять. И эта тягучая настороженность перед тем, как ему, наконец, удалось уснуть... Анни!

— Что это ты так ударил ногой по ножке стола?

— Не знаю.

— Это все оттого, что ты растешь, — засмеялась она. — Говорят, это происходит во сне. Ты еще спишь, что ли? — она посмотрела на часы. — Еще немножко молока?

— Нет.

— Тогда попьешь больше в двенадцать, — предупредила она. — Ну, тебе пора идти, — она принесла его ботинки и, став на колени, зашнуровала их. — Мне пойти с тобой?

— Я могу идти сам.

— Может быть, ты подождешь Иоси или его сестру?

От одной этой мысли он внутренне содрогнулся.

Он бы убежал, если бы встретил их. Он замотал головой.

— Ты сразу пойдешь в школу и не будешь долго ходить по снегу?

— Да, — он опустил наушники своей меховой шапки, взял книги.

— Ну, до свиданья, — она нагнулась поцеловать его. — Такой безразличный поцелуй! Мне кажется, ты меня сегодня не любишь.

Но Давид не мог предложить ей другого поцелуя. Он шагнул за дверь, вспомнил и вздрогнул. Он обернулся:

— Мам, оставь дверь открытой, пока я буду спускаться, пока не услышишь, что я ушел.

— Дитя! Что с тобой? Хорошо, я не закрою. Этот сон еще вертится в твоей памяти?

— Да, — он с радостью согласился с таким объяснением.

— Ну, иди, я буду ждать у двери.

Стыдясь за себя и не чувствуя облегчения от того, что мать недалеко, он начал спускаться. Дверь подвала внизу была закрыта. Он посмотрел на нее с ужасом, и его сердце ушло в пятки.