Генри Рот - Наверно это сон

— Ах! Какой ты плохой племянник. Даже не хочешь посмотреть на нового ухажера своей тетки. Он будет твоим дядей, если она выйдет за него замуж. Тогда у тебя будет американский дядя. Мог ли ты когда-нибудь такое предвидеть?

Давид молча смотрел на нее, удивляясь, почему он должен этому радоваться.

— Я теперь вижу, — продолжала она ворчливым шепотом, — что ты ни о чем не думаешь. Ведь правда, скажи честно? Ты просто два уха и два глаза. Ты видишь, слышишь и помнишь, но когда уже ты будешь понимать? Если бы ты не приносил домой хорошие отметки, я бы сказала, что ты — дурачок.

— Я иду гулять, — упрямо сказал он.

— О, ты и вправду дурачок! — печально засмеялась она. — Берта права. Но подожди, сегодня ты должен прийти немного пораньше, дорогой. Я должна вымыть тебя, причесать и нарядить в новую рубашку. У нас сегодня гость.

— Не-е-е! — он уже был в дверях.

— И не поцелуешь? — она поймала его за плечи и поцеловала, — не опаздывай.

Он спускался по лестнице, удивленный и немного расстроенный. Он не очень-то возражал против того, что его назвали дурачком. Она ведь только шутила, не больше. Она засмеялась и поцеловала его. Но вот, если он не проявлял интереса к своему будущему дяде, то она забыла даже о нем самом. Забыть китайские орешки! Когда их дают бесплатно, и она знает, как он их любит. Может быть, китаец даст ему, если он пойдет и скажет, что его мать только что получила белье? Но какое? Рубашки. Да. Отец, наверно, тоже наденет чистую рубашку. Может быть, с крахмальным воротничком. Хотя, в свертке не было ничего жесткого. Не дадите ли вы мне немного орехов, мистер... мистер? Она забыла спросить, мистер... Чайни-Чинк. Смешно. Все равно надо пройти мимо и заглянуть. О чем это он думал? Никак не вспоминается. Не об орешках. О "компании"? Нет.

Он сошел с крыльца и повернул на запад. Китайская прачечная — на углу Десятой улицы и Авеню С. Он шел медленно и беззаботно. Его не пугало движение автомобилей и людей. Он уже знал этот мир.

Он дошел до прачечной и хотел заглянуть в окно, но его окликнули знакомые голоса.

— Эй, Дэви!

Он обернулся. Это были Ицци и Макси. Оба жили на его улице и учились с ним в одном классе.

— Ты куда идешь? — спросил Ицци.

— Никуда.

— Зачем ты тогда смотришь в окно к китайцу?

— Мать получила здесь белье, когда я возвращался со школы, но забыла про орехи.

— А ты хочешь попросить? — Ицци понравилась идея. — Давайте, все войдем.

— Нее, — я просто хотел посмотреть. Может, она придет потом, и я с ней войду.

Они заглянули в окно, сложив ладони козырьками. Внутри, за высоким зеленым прилавком узкоглазый человек брызгал водой из пульверизатора на чистое белье. Он был увлечен работой и не замечал их.

— Клянусь, сейчас можно получить орехи! — сказал Ицци. — Макси, иди и скажи, что ты Давид. Он поверит, что ты Давид, и даст тебе. И у нас будут орехи. Потом его мама придет, и мы получим еще...

— Даа! — заупрямился Макси, — сам иди. У них длинные ножи!

— Он похож на женщину, — сказал Ицци, — какой у него хвост на голове. Давай постучим в окно. Может, он на нас посмотрит.

— А, может, он за нами погонится, — возразил Макси.

Ицци прижался носом к стеклу.

— Я знал китайца, — сообщил он. — У него не было рук. Он брал в рот кисточку и писал.

— А как же он писал? — спросил Макси. — Как он держал пиписку?

— Он не держал. Кто-нибудь помогал ему.

Они помолчали.

— Я могу съесть миллион орехов, — сказал Ицци.

— Я тоже! — согласился Макси. — Ну, когда же твоя мать придет?

Давид испугался. Он и не думал, что они это примут настолько всерьез.

— Не знаю, — ответил он уклончиво и начал отступать от окна.

— Но ты сказал, что она придет, — настаивали они, следуя за ним.

— А, может, и нет. Я не знаю.

— А куда ты теперь? — Они поворачивали на юг, к Девятой улице, а он на север, к Десятой.

— Никуда, — сказал он.

— Что за человек! — возмутился Ицци, — ни с кем не водится.

И на том они расстались.

Когда Давид пришел домой, отец уже встал. Он был обнажен до пояса, и тяжелая нижняя рубаха свисала поверх брюк до колен. Он стоял у раковины и вытирал полотенцем блестящую бритву. В голубом свете газовой горелки его лицо казалось каменно-серым, более рельефным и красивым. Когда он двигался, на его руках и плечах мощно перекатывались под кожей узлы мускулов. Мышцы на груди и животе были квадратные и плоские. Редкие темные волосы вились на белой коже груди. Он сильный, его отец, намного сильнее, чем выглядит, когда одет. Давиду казалось, что он видит отца впервые. И он смотрел на него почти благоговейно, пока резкий взгляд отца не оттолкнул его. Он подошел к матери. Она улыбнулась.

— Ну, мой второй мужчина, теперь ты потрудись.

Снимая пальто и свитер, он заметил, что кухня была, безукоризненно чиста. Плита казалась отполированной. Линолеум тепло блестел. Оконных стекол не было видно на фоне синих сумерек. Стол был накрыт его любимой скатертью, белой, с квадратами из тонких золотых линий. Он расстегнул рубашку, снял ее, стянул с себя нижнее белье. Отец в это время сражался со своей рубашкой, надевая ее. Давид посмотрел на свои собственные тонкие руки, потом поднял глаза и схватил последнюю вспышку мощных мышц, вдвигаемых в ножны рукавов. Сколько еще ждать, подумал он, пока на его руках появятся такие же мускулы. Он хотел, чтобы это случилось сейчас же. Какой сильный его отец, сильнее, чем, вероятно, будет он сам. Волна зависти и отчаяния поднялась в нем. У него никогда не будет таких узлов на плечах. Но он должен быть таким сильным, должен. Он еще не знает почему, но он должен.

— Когда есть огонь в печи, есть и теплая вода, — сказала мать, наливая воду в раковину.

Она пододвинула к ней стул. Давид взобрался на него и начал умываться. Сзади него была тишина, и потом сквозь плеск воды он услышал звук, который напомнил ему о чистом замерзшем белье. И ворчание отца.

— Нужен клин, чтобы влезть в эти рукава. Они что, крахмалят их гипсом?

— Возможно. Я не знаю, зачем они это делают. Но это только сегодня. И если мы гостю подойдем — еще один раз.

— Хм-м! — ворчал он, продолжая борьбу с сорочкой. — Чем скорее, тем лучше. Если она думает, что я буду совать ей палки в колеса, она сумасшедшая. Я не стал бы надевать эту гипсовую сорочку, если бы я не надеялся от нее избавиться. Можешь ей так и сказать, если она из-за этого разводит такие секреты.

— Вовсе не из-за этого, Альберт. Она не боится, что ты помешаешь. Но такие вещи случаются не очень часто в жизни женщины, и она чувствует себя неуверенно. К тому же ей стыдно и она немного испугана: вдовец, жена в могиле, понимаешь.

— Пф-ф! Я бы сказал, что ей повезло, даже если б она должна была стать его шестой женой. А что до него, так русские лучшего не знают и лучшего не заслуживают. Но эти хитрости — дантист четыре раза в неделю, золотой зуб, пудра, зеркала. Только Бог мог догадаться, что с ней происходило.