Генри Рот - Наверно это сон

— Меня? Парень с роликами? — Его сердце подпрыгнуло от невыразимой радости, внезапное тепло растеклось по жилам. — Меня?

— Да.

— Лео? Он сказал, что он Лео?

— Лео, да. Четвертый этаж, номер семьсот сорок пять. Он — гой.

— А что он хотел?

— Он сказал, чтоб ты поднялся сразу.

— Я?

— Да, он только был здесь...

Но Давид уже спрыгнул со ступенек и несся сквозь дождь к дому Лео. Он гордо поднялся на крыльцо, как будто призыв Лео наполнил его дух мерцающим мощным сиянием, как будто его существо перенеслось в мир уверенности. В этом подъезде тоже толпились дети, но он прошел мимо них без слова и ни секунды не колеблясь. Он был другом Лео! И он поднялся по темной лестнице без тени страха. На верхнем этаже он остановился и оглянулся — все двери были закрыты.

— Эй, Лео! — пропел он, и смелость его голоса удивила его. — Эй, Лео, ты где живешь?

Он услышал голос в ответ, и почти тут же дверь выпустила клинышек света.

— Входи, — Лео вышел к нему.

— Лео! — Давид обнял бы его, если бы посмел, — ты звал меня?

— Да, начался дождь, и я пошел домой. Не хотел, чтобы ролики заржавели.

— Как хорошо, что я пришел домой! — Давид последовал за ним в кухню.

— Я как раз вытирал их, — Лео сел на стул, поднял с пола замасленную тряпку и начал энергично полировать различные части.

— Ты один? — Давид нашел себе место у стены.

— Конечно.

— А как ты открыл квартиру?

— Ключом, а ты как думаешь?

— Ух ты! — восхищенно, — у тебя есть собственный ключ?

— Конечно. Смотри, как блестит! — Он поднял блестящий ролик.

— О-о-о, вот это да!

— Если это делать каждый день, они никогда не заржавеют.

— Ага. Смотри, что я принес тебе, Лео! — И с прыгающим от радости сердцем он протянул две конфеты.

— Ого! Обе для меня?

— Да! — Он злился на себя, что не взял еще конфет, которые ему тетка предлагала.

— Ты хороший парень! — Лео положил конфеты на стол. — Где ты добыл их?

— Почему не кушаешь?

— Я их сберегу на потом. Хочу сначала чего-нибудь поесть.

— Мне их тетка дала. Забыл тебе сказать, — у нее кондитерская.

— Иди ты! Где она живет?

— На Кейн стрит. Но тебе легко добраться. У тебя ролики.

— Давай пойдем туда как-нибудь. Может, достанем целую пачку жвачки. — Лео положил коньки, подошел к хлебнице на полке рядом с раковиной и вытащил батон, — хочешь?

— Я не очень голоден. — Давид вдруг застеснялся. — Еще рано.

— Ну и что? — Лео развернул бумагу, — я ем, когда хочу.

— Эх, хорошо! — Независимость Лео заражала.

— Есть кое-что еще, — пообещал Лео и двинулся к ящику со льдом, — такое, что не каждый день едят.

Пока Лео лазил по кастрюлям, Давид бросал украдкой блаженные взгляды вокруг себя. Быть одному в пустом доме с таким человеком, как Лео, было чем— то необычным. Не было вмешивающихся во все родителей и не было приказов слушаться — ничего. Только они двое, живущие в отдельном, собственном мире. И кухни гоев не очень отличались от еврейских. Как и его собственная, эта была квадратной комнатой с плитой и раковиной. И были зеленые стены, и белые занавески на окнах, и линолеум, выцветший, как у них. Все было так же вымыто и опрятно. Но в кухне Давида у чистоты был какой-то теплый привкус, а здесь был холодный и невкусный запах мыла. В этом была вся разница, да еще, пожалуй, в том, что в темном дальнем углу висела картинка, содержание которой Давид, как ни вглядывался, никак не мог различить.

— У нее настоящая, большая кондитерская? — стоя на коленях перед ящиком со льдом, Лео мазал хлеб маслом. Потом он переложил несколько предметов с большой тарелки на маленькую. — И мороженое там тоже есть? — Он поднялся.

— У тетки? Нее. У нее просто... — Он осекся, таращась на то, что Лео поставил на стол; на одной тарелке был намазанный маслом хлеб, а на другой — кучка странных розовых существ, в основном, ноги и клешни. — Что это?

— Это? — Лео ухмыльнулся в ответ на его удивление. — Ты что, не знаешь? Это — крабы.

— Кра?.. О, крабы! Они были зеленые, когда я видел их на лотке на Второй Авеню...

— Да, но они всегда краснеют, если их сварить. Они здорово вкусные. Хочешь?

— Не-е! — Его желудок сжался.

— Вы никогда их не едите?

— Нее! Евреям нельзя.

— Вот дела! Евреям ничего нельзя есть! — Он взял одно из чудовищ. — Хорошо, что я не еврей.

— Да, — неопределенно согласился Давид, — как ты их ешь?

— Просто! — Лео отломил красную клешню. — Откусить, и все тут, видишь? — Он откусил.

— Ого! — удивился Давид.

— Вот хлеб с маслом, — Лео предложил ему ломоть, — это ты можешь есть? Это только американский хлеб.

— Да, — Давид с любопытством посмотрел на хлеб. Он был не серым, не коричневым, а бледным и мягким, словно паста, и у него была мягкая корочка, а не жесткая как картон, как у того, что покупала мама. И масло было соленым. Он никогда раньше не ел соленого масла.

— Мы можем есть все, что хотим, — сообщил Лео, посасывая клешню, — все, что вкусно.

— Да? — Жуя хлеб, Давид снова и снова обращал глаза к картине.

(...Человек, что ли? Не может быть!..)

— И я ем все хлебы, какие есть. И итальянский, и датский, и еврейский — как он называется? "Маца?" — Он ухмыльнулся. — Это просто большие крекеры. Ты когда-нибудь ел настоящие спагетти?

— Нет, а что это?

— Итальяшки едят их, как картошку. Ух и вкусно! — Он погладил свой живот. — Мог бы съесть целую кастрюлю. Мы жили рядом с Аглорини. Они итальянцы.

...Как та картина, у нас дома — с васильками. Но во всем этом есть что-то еще, если понимать. Нужно знать, а то не увидишь...

— Лили Аглорини приносила большую миску для меня и моей старухи. Это если старуха давала им пироги, когда она работала в ресторане. А каким они сыром посыпают — Свенты Иезус!

...Точно, человек. Должен быть. Только у него вываливаются кишки. Горят. Ну и ну, что за странная картина. Даже моя не такая. Но он озвереет, если я спрошу...

— Вот если б моя старуха могла делать настоящие итальянские спагетти... Эй! — он прервался вдруг, — ты куда смотришь?

— Н-никуда! — Давид виновато опустил глаза, — что...

...Не надо, не спрашивай его!.. Дурак! В следующий раз думай!..

— Что — что? — спросил Лео, глядя на него с широкой, неподвижной улыбкой.

— Ах, да! — Опять, как тогда, на крыше, он нашел, на что переключить разговор, — но я не знаю, как сказать. Моя мать, она говорит, только это на идиш...

— Хорошо, скажи! — нетерпеливо.

— Что такое ор-органист? Так она говорит.

— Органист? У нас есть один в церкви. Он играет на органе.

— Да?

— Это такая штука с трубками, которые свистят. Ты что, не знал?

— Я не был уверен. Думал, что только на идиш...

— Да, вот это что. Но кто говорил про церковь?

— Никто! — смешался Давид. — Ты сказал — спагетти.

— Да! — обиженно.