Дональд Бартельми - Мертвый отец

Кивки согласия.

Фаллос, продолжала она, для этой цели почти бесполезен. Никогда не следует применять кегли. Потоки голубой крови...

Какое отношение это имеет к отцовству? спросил Мертвый Отец.

Я говорю о том, о чем желаю говорить, сказала Джули, мы отвлеклись.

И верно.

Ебаная мама несет, сказала Джули. Помет ее после мучений, описывать кои я не стану, помечается. Затем начинается диалог. С этим говорит отец. «Это» в пароксизме непонимания. «Это» кружится будто в центрифуге. Ища, к чему бы привязаться. Как лодка в шторм. А что есть? Отец.

Где же мать? спросила Эмма.

Мать не располагает сваевидным свойством отца. Она, скорее, как сажа.

Сажа?

Вездесущее присутствие, распределенное неброскими черными частичками по всему, сказала Джули.

Свая и сажа, сказал Мертвый Отец. Ну и угрюмый же у тебя взгляд на вещи.

А где я его нахваталась? Для того чтобы ум мой сформулировал сии формулировки, не должны ли они основываться где-то во внешней действительности? Не просто ли я праздно...

Ты собираешься заплакать? спросил Мертвый Отец.

Нет, сказала Джули, я никогда не плачу. Кроме тех случаев, когда осознаю, что натворила.

Кто выступит за отца? спросил Мертвый Отец. Кто Бога ради...

Семейная ячейка производит зомби, психотиков и извращенцев, сказал Томас. Сверх меры того, что необходимо.

Восемнадцать процентов при последней переписи, добавила Джули.

Я не утверждаю, что в этом ты виноват, сказал он Мертвому Отцу.

Примером мог бы служить Эдмунд, предположила Эмма. Хоть и очаровашка.

Это вряд ли, сказал Томас, он же алкаш, больше ничего.

Что он сейчас делает?

Томас посмотрел вверх по дороге.

Сосет из фляжки своей, сказал он, я уже их три штуки зашвырнул в кусты, а он всегда еще себе достает.

Проведи шмон, предложил Мертвый Отец. Всем встать у коек и открыть тумбочки.

Я б не стал, сказал Томас.

Пятидесятилетние мальчишки, сказала Джули, вот еще что.

Ты меня винишь? спросил Мертвый Отец.

Они существуют, сказала Джули, щерятся в деловых своих костюмах и панталончиках. И кедах.

Какова причина? спросил Мертвый Отец.

Он и впрямь хочет услышать ответ? спросил Томас. Нет. Не думаю. Будь я им, я б не захотел слышать ответ.

Они мальчишки потому, что не желают становиться старыми пердунами, сказала Джули. В этом обществе со старпером не носятся.

Или со старым серуном, сказал Томас, вот еще чем они не желают становиться.

Подобные речи не очень льстят, сказал Мертвый Отец. Человеку в определенном возрасте.

Сковырнуться со сцены для них анафема, сказала Джули, им хочется ластиться к новым женщинам и в девяносто.

А что тут такого? спросил Мертвый Отец. По мне так вполне разумно.

Женщины возражают, сказала она. Яростно.

Эмма вглядывалась в даль дороги.

Эдмунд рухнул грызлом ниц прямо на проезжей части, сказала она.

Томас трусцой подбежал туда, где прочие подымали Эдмунда. Вернулся он, держа серебряную фляжку.

Что в ней? спросила Джули.

Томас накренил фляжку.

Анисовка, сказал он, или что-то сладкое.

И более того, сказала Джули Мертвому Отцу, это не подобает. Уродство. Гадко смотрится, вот как это можно было бы выразить.

Мертвый Отец соскользнул с троса и ринулся дальше по дороге.

Он опять за старое, сказала Эмма. Красить пол кровью. Нет, сказал Томас. А вот и нет.

Томас догнал Мертвого Отца двумя скачками.

Ваш меч, сударь.

Мой меч?

Сдай свой меч. Муштабель свой.

Ты настроен карающе, сказал Мертвый Отец. Опять. Люди смотрят. Джули и Эмма смотрят.

Меч, сказал Томас.

Ты просишь меня отказаться от меча?

Прошу.

Тогда я стану обезмечен. Подумай, что это значит.

Подумал. Долго и прилежно.

Должно ли?

Должно.

Мертвый Отец обезножил свой меч и вперился в него.

Старина Поток-Мук! Соратник прекраснейших моих часов!

Он вперился в Томаса.

Томас протянувши руку.

Меч он сдал.

Мертвый Отец ковыляя дальше, на конце своего троса. Его длинные златые одеянья. Его длинные седые власы по плечо. Его широкое и благородное чело.

До ужаса тих, сказала Джули.

Кроток, как почтарь, согласился Томас, он старается быть хорошим.

Ему труднее, чем тебе иль мне, он к такому не привык.

Я никогда не был хорош, пока не достиг совершеннолетия, сказал Томас. И даже тогда...

Я вот никогда себе таким миленькую головку не забивала, сказала Джули. Иногда я поступала правильно, а иногда неправильно. В трудных случаях зажмуривалась и прыгала. Ого-го сколько прыжков.

Однако же в те мгновенья, с какими связаны чувства...

Я иду поперек им, сказала она. Моим чувствам. Метод предельной надежности, усвоенный от кармелиток.

Я иду за своими чувствами, сказал Томас, когда могу их отыскать.

Он очень молчалив.

Даже не пикнет вот уж сколько миль.

Быть может, смекнул?

Выше нос, сказал Томас, и реши, что нет. Это существенно.

Гримаска у Джули.

Жгучее клеймо мирского зла. Кто это сказал? Оставлено им здесь, мне кажется, это клеймо мирского зла [39].

Тут меня запирает, если я и знал когда-то, сказал Томас.

Джули откусила от жвачки бханга.

И люди, сказал Томас. Там некая возможность смуты.

Чепуха. Людям будет сообразно возмещено красными, синими и серебряными прядями, что мы вплели в серую тушь их жизней. За людей не беспокойся. Они же всего-навсего люди — трактор проделал бы это не хуже.

Пострадала бы композиция, сказал Томас. Подумай только: Вон там — девятнадцать, Матерые Старики, тянут за трос. Линия самого троса, тугая, угловая, бегущая оттель досель. Наконец, влекомый объект: Отец, в его величье. Его грандиозности. Трактор был бы tres insipide [40].

Жеванье бханга (уклончиво).

Еще не достигши совершеннолетия, спросил Томас, чем ты занималась?

Кознями, в основном. Строила козни день и ночь, к достиженью целей. Однажды утром я проснулась сердитой и осталась сердитой на много лет — таково было мое отрочество. Злость и козни. Как выбраться наружу. Как заполучить Люшеса. Как заполучить Марка. Как увернуться от Фреда. Как захватить власть. Такое вот. И очень много ухода-за-телом. Оно было юно. Оно было прекрасно. Оно заслуживало ухода.

Есть прекрасно, сказал Томас. Оно и есть прекрасно, возлюбленная.

Спасибо, сказала она. Мужчин было много, я не отрицаю, то были мотыльки на пламя. Я пыталась их любить. Чертовски трудно. У себя в высоком окне я держала гарпунную пушку. Вела их, пока они двигались по улице, в своем смехотворном достоинстве. Никогда не стреляла, хотя могла бы, пушка действовала. Хватало и того, что они у меня на прицеле. Палец мой на спуске, всегда готов нажать, но никогда не вполне. Напряженье изысканнейшего сорта.

Я думал, это обжедар [41], сказал Томас.