Джованни Верга - Семья Малаволья

— Меня это не касается, — ответил дядюшка Крочифиссо, прислонившись плечами к стене под дворовым навесом, в то время как у него сгребали сухие виноградные ветви. — Я только знаю, что мне должны уплатить.

В конце концов, при посредничестве священника, Деревянный Колокол согласился подождать уплаты до рождества, и взял в виде процентов семьдесят пять лир, которые Маруцца по грошам собирала в чулок, спрятанный под матрацом.

— Вот что получается! — ворчал ’Нтони хозяина ’Нтони, — работаем день и ночь на дядюшку Крочифиссо! Как только все вместе скопим лиру, так ее забирает себе Деревянный Колокол!

Дед и Маруцца утешались, строя воздушные замки на лето, когда будут анчоусы для засолки и фиги по десять за гран, строили и большие планы заняться ловлей тоннов и ловлей меч-рыбы, что дает хороший заработок, а за это время мастер Бастьяно привел бы в порядок «Благодать». Уперев подбородки на руки, дети внимательно слушали эти разговоры, происходившие на галле рейке, или после ужина, но ’Нтони, приехавший издалека и знавший свет лучше других, скучал, слушая эту болтовню, и предпочитал новертеться вокруг трактира, где было столько людей, ничего не делавших, в том числе и дядюшка Санторо, хуже которого никого не могло быть и который занимался легким ремеслом — протягиванием руки прохожим и шамканием молитв божией матери; или же шел к куму Цуппидо под предлогом посмотреть, в каком положении «Благодать», на самом же деле, чтобы поболтать с Барбарой, приходившей подкладывать ветки под котел со смолой, когда появлялся кум ’Нтони.

— Вы всегда в работе, кума Барбара, — говорил ей ’Нтони. — Вы правая рука в доме. Поэтому-то ваш отец и не хочет вас выдавать замуж.

— Он хочет меня выдавать за тех, кто не для меня, — отвечала Барбара: «равный будь с равной и со своими — свой».

— Я бы тоже хотел быть из ваших, клянусь мадонной! Если бы хотели вы, кума Барбара!..

— Что вы мне говорите, кум ’Нтони! Мама прядет во дворе и услышит.

— Я говорил про эти ветки. Они зеленые и не хотят гореть. Оставьте, я сделаю.

— Это правда, что вы приходите сюда повидать Манджакаруббу, когда она сидит у окна?

— Я прихожу сюда совсем за другим, кума Барбара. Я прихожу посмотреть, в каком положении «Благодать».

— Дело идет хорошо, и отец говорит, что к рождественскому сочельнику вы ее спустите на море.

С приближением рождественских девятин Малаволья только и делали, что ходили на двор к мастеру Бастьяно Цуппидо. В это время все село готовилось к празднику; в каждом доме ветвями и апельсинными цветами украшали изображения святых, и мальчишки толпою собирались за волынкой, когда она останавливалась играть у дверей освещенных часовень. Только в доме Малаволья статуя Доброго Пастыря оставалась во мраке в то время, как ’Нтони хозяина ’Нтони бегал ухаживать туда и сюда, и Барбара Цуппида говорила ему:

— Вспомните ли вы, когда будете в море, что я растапливала смолу для «Благодати»?

Пьедипапера разглагольствовал, что все девушки стараются украсть ’Нтони одна у другой.

— Кого обокрали, так это меня, — плаксиво жаловался дядюшка Крочифиссо. — Хотел бы я посмотреть, откуда они возьмут деньги за бобы, если ’Нтони женится и если им еще придется давать приданое Мене, при налоге, который лежит на доме, да при всей этой путанице с ипотекой приданого, которая вылезла наружу в последнюю минуту. Рождество на носу, а Малаволья и не показываются.

Хозяин ’Нтони отыскивал его на площади или под дворовым навесом и говорил ему:

— Что прикажете делать, когда у меня нет денег? Жмите камень, чтобы получить кровь! Подождите до июня, если хотите сделать мне это одолжение, или берите себе «Благодать» и дом у кизилевого дерева. Другого у меня ничего нет!

— Я хочу получить свои деньги, — прислонившись плечами к стене, повторял Деревянный Колокол. — Вы говорили, что вы честные люди и не платите болтовней про «Благодать» и про дом у кизилевого дерева.

Он губил себе и душу и тело, потерял сон и аппетит и даже не мог утешить себя тем, что эта история кончится судебным исполнителем, потому что хозяин ’Нтони сейчас же посылал дона Джаммарья или секретаря просить, чтобы он его пожалел, и по своим делам он уже не мог показаться на площади без того, чтобы они не бегали за ним по пятам, так что все на селе говорили, что это дьявольские деньги. Отводить душу с Пьедипапера он не мог, так как тот сейчас же ему возражал, что бобы были гнилые и что маклером-то был он.

— Но эту-то услугу он бы мог мне оказать, — вдруг сказал себе Деревянный Колокол, — и уже не заснул в эту ночь, так ему понравился найденный выход, и пошел к Пьедипапера, едва рассвело, так что тот еще потягивался и зевал на пороге.

— Вы должны прикинуться, что купили у меня долг, — сказал он ему. — Так мы сможем послать к Малаволья судебного исполнителя, и никто вам не скажет, что вы лихоимец, если хотите получить назад ваши деньги, и что это деньги дьявола.

— Это ночью пришла вам такая великолепная мысль? — язвительно засмеялся Пьедипапера, — что ради этого вы будите меня на заре?

— Я пришел сказать вам и про хворост; если хотите, можете прийти за ним.

— Тогда можете посылать за судебным исполнителем, — ответил Пьедипапера. — Но судебные издержки на ваш счет.

Эта добрая душа, кума Грация, подслушивала в одной рубашке у окна и оказала мужу:

— О чем это приходил с вами беседовать дядюшка Крочифиссо? Оставьте вы их в покое, этих бедных Малаволья, и так уж у них столько горя!

— Иди-ка ты лучше прясть! — отвечал кум Тино. — У женщин волос долог, да ум короток.

И, хромая, пошел пить настойку у кума Пиццуто.

— Этим беднякам хотят устроить скверное рождество, — бормотала кума Г рация, сложив руки на животе.

Перед каждым домом была часовенка, [38] Единственное в русском языке подходящее слово «часовенка» не дает представления о сицилийской сарреllеtta. Сицилийская часовенка — это попадающийся на каждом шагу, у мостов, на всех перекрестках, образ мадонны или Христа, чаще всего страдающего, с грубо реалистическим изображением язв на лице и на руках. Образ прикреплен к столбику и вставлен в открытый киот, над ним небольшая крыша. Ленты и цветы всегда в изобилии украшают такие образа. Часто можно видеть прохожих, на мгновение преклоняющих, по католическому обычаю, одно колено перед часовенкой. В городах таких часовенок уже гораздо меньше, но они попадаются даже и в столице Сицилии — Палермо. украшенная ветвями и апельсинными цветами, и вечером, когда приходила играть волынка, там зажигались свечи, пелись литании, и для всех уже был праздник. Дети на улице играли в орехи, и, если Алесси, расставив ноги, останавливался посмотреть, ему говорили: