Джованни Верга - Семья Малаволья

— Если мне наступят на хвост, я за себя не отвечаю, как бог свят! Я не боюсь ни дона Микеле, ни массаро Филиппо, ни всей этой шайки Святоши.

— Молчите! — прикрикнула на него кума Венера, — не слышали вы, что ли, что массаро Филиппо не путается больше со Святошей?

Другие, напротив, продолжали утверждать, то массаро Филиппо помогает Святоше читать молитвы, — это видел Пьедипапера.

— Ну, вот! И массаро Филиппо тоже нужна помощь! — повторял Пиццуто. — Разве вы не видели, как он приходил просить и умолять дона Микеле помочь ему?

В аптеке дон Франко нарочно собирал народ, чтобы посудачить об этом приключении.

— Я вам говорил, правда? — все они такие, эти святоши с чортом под юбкой. Хороша работа, а? Двое за-раз, чтобы составить пару. Теперь, когда дону Микеле дали медаль, они повесят ее вместе с медалькой Дочерей Марии, которую носит Святоша.

И высовывал из дверей голову, чтобы посмотреть, нет ли наверху, у окна, его жены.

— Э! Церковь и казарма! Трон и алтарь! Всегда одна и та же история, говорю я вам!

Он не боялся ни сабли ни кропила; и на дона Микеле ему было наплевать, так что, когда Барыни не было у окна и она не могла слышать, что говорили в аптеке, он уж ему промывал косточки; но донна Розолина задала своему брату хорошую головомойку, как только узнала, что он вмешался в эту историю, потому что нужно дружить с теми, кто носит саблю.

— Дружить с ними, как же! — отвечал дон Джаммарья. — С теми, кто у нас изо рта вырывает хлеб? Я исполнял свой долг. Я не нуждаюсь в них. Скорее они нуждаются в нас.

— По крайней мере вы должны были бы сказать, что вас под тайной исповеди послала Святоша, — настаивала донна Розолина, — тогда бы не было озлобления против вас.

Однако, с таинственным видом, она всюду продолжала повторять, что под тайной исповеди скрывается какая-то история, и все кумушки и соседки приходили и толкались вокруг нее, чтобы узнать, как это она раскрыла. Пьедипапера с тех пор, как услышал, что дон Сильвестро говорил, как он хочет заставить Барбару упасть к его ногам, вроде спелой груши, ходил и нашептывал:

— Это все подстроил дон Сильвестро, который хочет заставить Цуппиду упасть к его ногам.

И столько твердил об этом, что разговор дошел до ушей донны Розолины в то время, когда она с засученными рукавами заготовляла впрок помидоры, и она стала из кожи лезть, защищая перед всеми дона Микеле, потому что ведь, хотя и известно всем, кто они такие, но, кто бы они ни были, они не желают зла дону Микеле, хоть он и поставлен властями, и говорила, что мужчина — всегда охотник, Цуппида же должна была сама позаботиться и поберечь свою дочь, а если у дона Микеле и были другие любовные делишки, это касалось только его и его совести.

— Это все дело дона Сильвестро, который добивается Цуппиды и побился об заклад на двенадцать тари, что заставит ее упасть к его ногам, — говорила кума Оса, помогая донне Розолине заготовлять помидоры; она пришла просить дона Джаммарья, чтобы он хоть немножко вбил совести в голову этого злодея дядюшки Крочифиссо, которая была крепче головы мула. — Разве он не видит, что одной ногой стоит уже в могиле? — говорила она. — Еще и это он хочет оставить на своей совести?

Но, услыхав историю дона Сильвестро, донна Розолина сразу переменила тон и, размахивая поварешкой, красная, как сок помидора, принялась проповедывать против мужчин, соблазняющих девушек на выданье, и против дрянных баб, охотящихся за ними и расставляющих им сети. Всем известно, какого сорта кокетка Барбара; но удивительно, что ей поддался даже такой, как дон Сильвестро, человек, казалось бы, серьезный, и никто бы не мог ожидать от него такой измены; а потом начинали осуждать Цуппиду вместе с доном Микеле, зачем, когда судьба была у нее в руках, она ее выпустила.

— Нынче, чтобы узнать мужчину, надо съесть с ним семь сальм соли.

Однако дон Сильвестро показывался под руку с доном Микеле, и в лицо никто не смел сказать им и слова о ходивших толках. А донна Розолина перед носом у секретаря захлопывала окно, когда тот стоял и поглядывал в дверях аптеки, и даже не оглядывалась на него, когда расставляла на солнце терраски заготовленные помидоры; спустя некоторое время она как-то вздумала итти на исповедь в Ачи Кастелло, потому что у нее был грех, в котором она не могла сознаться брату, и случилось так, что она встретилась с доном Сильвестро как раз, когда он возвращался из виноградника.

— О, какое счастье, что я вас вижу! — начала она, останавливаясь, чтобы перевести дыхание, потому что была вся красная и взволнованная. — У вас какие-то важные дела в голове, что вы не вспоминаете больше старых друзей.

— У меня ничего нет в голове, донна Розолина.

— А мне сказали, что есть, но это глупость, от которой у вас, действительно, распухла бы голова.

— Кто вам это сказал?

— Все село говорит.

— Пусть говорят! А потом, хотите знать? Я делаю то, что мне самому нравится; а если у меня распухнет голова, — это моя забота.

— И на здоровье! — с пылающим лицом ответила донна Розолина. — Видно, она у вас уже начала пухнуть, если вы так отвечаете мне, и уж этого я от вас никак не ожидала, считая вас до сих пор за человека рассудительного, — извините, если ошиблась. Знаете, «отработанная вода не вертит больше жернова», и «то хорошие времена, то плохие времена, не вечно те же времена». Вспомните, как говорит поговорка: «кто старую на новую переменит, еще худшей заменит», и «кто красавицу возьмет, тот рога приобретет». Ну, и радуйтесь на свою Цуппиду на доброе здоровье, а мне все равно! За все золото мира я не хотела бы, чтобы про меня говорили так, как говорят про вашу Цуппиду.

— Можете быть спокойны, донна Розолина, теперь уж про вас никто ничего сказать не может.

— По крайней мере, не говорят, что я съедаю полсела, — вы это слышали, дон Сильвестро?

— Пусть говорят, донна Розолина, — «дан тебе рот, так и ешь, а подохнешь, коль не ешь».

— И еще про меня не говорят того, что говорят про вас, что вы мошенник! — продолжала донна Розолина, уже зеленая, как чеснок. — Вы поняли меня, дон Сильвестро? А ведь про всех того же не скажешь! Когда вам больше не будут нужны, отдайте мне двадцать пять унций, которые я вам дала в долг. Я не ворую деньги, как некоторые другие.

— Не беспокойтесь, донна Розолина, я не говорил, что вы украли ваши двадцать пять унций, и не пойду сообщать об этом вашему брату дону Джаммарья. Дело не мое — украли ли вы их из расходных денег или нет; я знаю только, что не должен вам. Вы мне сказали, чтобы я положил их на проценты, чтобы у вас было приданое, если бы кто-нибудь захотел на вас жениться, и я поместил их в банк на ваш счет под своим именем, чтобы не раскрывать этого дела вашему брату, который спросил бы вас, откуда взялись у вас эти деньги. Теперь банк лопнул. Чем же я тут виноват?