Джованни Верга - Семья Малаволья

— Не делайте много расходов, когда меня больше не будет. Ведь господу известно, что мы не можем расходоваться, и он удовольствуется молитвами, которые прочтут за меня Маруцца и Мена. Ты, Мена, поступай всегда, как поступала твоя мать, она была святой женщиной и много видела горя; и держи у себя под крылышком сестренку, как наседка своих цыплят. Если вы будете друг другу помогать, несчастья покажутся вам не такими тяжелыми. Теперь ’Нтони уже большой, а скоро и Алесси сможет стать вам помощником.

— Не говорите так! — умоляли, рыдая, женщины, точно он уходил от них по собственному желанию. — Пожалейте нас, не говорите так!

Он грустно покачал головой и отвечал:

— Теперь, когда, я вам сказал то, что хотелось, мне все равно. Я уже стар. Когда нет больше масла, лампа гаснет. Переверните меня теперь на другой бок, я устал.

Немного спустя он снова позвал ’Нтони и сказал ему:

— Не продавайте «Благодати», хотя она и стара так, не то придется вам ходить на поденную работу, а вы не знаете еще, как это тяжело, когда хозяин Чиполла или дядюшка Кола вам говорит: — мне на понедельник никого не нужно. — И еще я хочу тебе сказать, ’Нтони, что, когда вы скопите немного денег, вы должны сначала выдать замуж Мену, а Алесси дать в руки ремесло, каким занимался его отец, и чтобы из него вышел хороший сын; и еще хочу тебе сказать, что, когда вы выдадите замуж и Лию, и, если скопите денег, отложите их, чтобы снова купить дом у кизилевого дерева. Дядюшка Крочифиссо продаст его вам, если на этом заработает, потому что дом этот всегда принадлежал Малаволья, и оттуда ушли отец ваш и покойный Лука.

— Да, дедушка, да! — с плачем обещал ’Нтони. Алесси тоже слушал серьезно, точно был уже мужчиной.

Женщины, слушая, как он без конца говорит, думали, что больной бредит, и клали ему на лоб мокрые платки.

— Нет, — отвечал хозяин ’Нтони, — я понимаю, что говорю. Я хочу успеть сказать вам все, что нужно, прежде чем умру.

Между тем становились слышны зовы рыбаков от одной двери к другой, и повозки снова начинали проезжать по дороге.

— Через два часа настанет день, — сказал хозяин ’Нтони, — и вы сможете пойти за доном Джаммарья...

Бедняжки ждали дня, как мессию, и каждую минуту приоткрывали окно, чтобы посмотреть, не начинается ли рассвет. Наконец в комнате стало светлеть, и хозяин ’Нтони снова сказал:

— Теперь позовите ко мне священника, я хочу исповедаться.

Дон Джаммарья пришел, когда солнце было уже высоко, и, услышав колокольчик на Черной улице, все соседки прибежали посмотреть на святые дары, которые несли к Малаволья, и все входили, потому что там, куда идет господь, нельзя закрывать дверь перед носом у людей, так что бедняжки, видя полный дом народу, не смели больше ни плакать ни отчаиваться, в то время как дон Джаммарья бормотал сквозь зубы, а мастер Чирино подносил большую восковую свечу к носу больного, тоже желтого и высохшего, как свеча.

— Точь в точь патриарх святой Иосиф, на этой кровати и с этой длинной бородой, счастливец! — восклицала Святоша, которая бросала свои стаканы и все заведение и всегда летела туда, где чувствовала господа, — как галка! — говорил аптекарь.

Дон Чиччо приехал, когда священник со святым миром был еще тут, и хотел повернуть ослика и возвращаться назад.

— Кто вам сказал, что нужен священник? Кто ходил за святыми дарами? Это мы, врачи, должны вам сказать, когда настал час; и меня удивляет, что священник пришел без моего удостоверения. Хотите знать? Тут не нужно святых даров. Ему лучше, говорю я вам!

— Это чудо скорбящей божией матери! — восклицала Длинная. — Мадонна совершила это чудо, потому что господь так часто посещал этот дом.

— Ах, дева благословенная! — восклицала Мена, сложив руки. — Ах, дева святая, какую милость нам ниспослала!

И все плакали от радости, как будто больной был уже в состоянии снова отправиться в море на «Благодати».

Дон Чиччо ушел, бормоча:

— Всегда вот так меня благодарят. Если они выживают, — это мадонна оказала милость. Если умирают, — это я их убиваю!

Кумушки ждали у дверей, чтобы увидеть, как понесут покойника, за которым должны были прийти с минуту на минуту.

— Бедняжка! — бормотали и они.

— Старик он крепкий; если не ударится о землю носом, как кошка, он не умрет. Слушайте, что я вам говорю, — поучала Цуппида. — Мы тут два дня ждем: умрет — не умрет? А я вам говорю, — он нас всех похоронит.

Кумушки сделали из пальцев рожки. [42] Суеверный итальянский обычай — оградить себя от возможного несчастья, выставив вперед, как бы в защиту, рога из двух пальцев, большого и мизинца. В Италии часто можно встретить даже у мужчин брелоки на часовой цепочке в виде вырезанного из красного коралла кулака с такими пальцами-рогами «против дурного глаза», — jettatura.

— «Отойди от меня, я дочь Марии», — и Оса целовала металлический образок, висевший у нее на платье. «Сгинь, пропади! В воздухе гром, — с серой вино». [43] Южноитальянский заговор против дьявола.

Цуппида добавила:

— У вас, по крайней мере, нет детей на выданье, как у меня, и было бы большим несчастьем, если бы я умерла.

Остальные смеялись, потому что у Осы не было никого на выданье, кроме ее самой, а ей все не удавалось выйти замуж.

— Если уж дело на то пошло, то хозяин ’Нтони самая большая потеря из всех, потому что он — столп дома, — сказала двоюродная сестра Анна. — Теперь уж этот дурачок ’Нтони стал большим.

Но все пожимали плечами.

— Если старик умрет, вы увидите, что дом этот пойдет прахом.

В это время с кувшином на голове быстро прибежала Нунциата.

— Сторонитесь, сторонитесь! У кумы Маруццы ждут воду. А если мои детишки начнут играть, они все мне вытащат на улицу.

Лия вышла на порог, очень гордая тем, что могла сказать кумушкам:

— Дедушке лучше. Дон Чиччо сказал, что сейчас дедушка не умрет. — И ей не верилось, что все кумушки слушали ее, как взрослую. Вышел и Алесси и сказал Нунциате:

— Раз ты тут, я мигом сбегаю посмотреть, что с «Благодатью».

— Этот мальчик разумнее взрослого, — сказала двоюродная сестра Анна.

— Дону Микеле дадут медаль за то, что он кинул «Благодати» канат, — говорил аптекарь. — И дадут еще и пенсию. Вот как тратят народные деньги!

Пьедипапера вступился за дона Микеле и говорил, что он заслужил и медаль и пенсию, потому что бросился в воду выше колен, как был, в сапогах, чтобы спасти жизнь Малаволья. — Вам это кажется мало? — Троим! И он был на волосок от того, чтобы самому потерять свою шкуру, так что об этом повсюду говорили, и в воскресенье, когда он надевал новый мундир, девушки глаз с него не спускали, все смотрели, есть ли на нем медаль.

— Теперь, когда Барбара Цуппида выкинула из головы этого мальчишку Малаволья, она уже не станет больше отворачиваться от дона Микеле, — продолжал Пьедипапера. — Я сам видел, как она поглядывает на него в щелку в ставнях, когда он проходит по улице.