Антал Сташек - О сапожнике Матоуше и его друзьях

Во Вранове, кроме Матоуша, есть еще один сапожник — Иржик Махачек. Летом врановские жители ходят большей частью босиком и не дают сапожникам заработать как следует, тем не менее сапожное дело — хорошее ремесло. У Иржика только мать: отца похоронили после того, как он, поправляя крышу костела, упал сверху как раз на кладбище. Иржик — прямая противоположность Матоушу. Последний разбрасывает свою энергию во все стороны. Иржик накопляет ее в себе. Он любит одиночество, сапожничает, играет на кларнете — большей частью религиозные песни, — участвует в любительских спектаклях — в комедиях, как говорят в этих местах, — и даже сочиняет пьесы. Махачек — сапожник, актер, поэт и музыкант в одном лице.

Во Вранове и в его округе с незапамятных времен ставились пьесы на библейские и светские темы. Самая известная из них «Лабиринт». Так зовут главного героя пьесы — это деревенский Фауст и вместе с тем Дон Жуан, который философствует и наслаждается жизнью до тех пор, пока его не уносит черт. В те времена черт путался во все дела больше, чем сам господь бог. В этом была заслуга священников: они охотно согнали бы с трона господа бога и посадили туда сатану, чтобы он помогал им сеять в людях страх и ужас перед пеклом. Поэтому без черта не могла обойтись ни одна пьеса. Матоуш был словно создан для этой роли. Иржик играл героев — королей, принцев, рыцарей, но ревниво относился к артистической славе Матоуша, в котором и вправду сидел черт. Он прекрасно играл свои роли, и слава его разнеслась далеко по всей округе. Искра взаимной зависти и ревности разгорелась в пламя, когда во взаимоотношения сапожников вмешалась любовь. Пламя это разожгла Розарка Кикалова. Ее часто можно было видеть на подмостках в роли королевы или принцессы. Она могла бы считаться настоящей красавицей, не будь у нее этих больших шершавых рук, загрубевших от работы. Не удивительно, что парни бегали за ней. Ей самой нравились оба сапожника, с которыми она играла на сцене. Но папаше Кикалу не подходил ни один из них. Старый вдовец, имевший только избу без надела, жил с дочерью на то, что держал несколько коз, брил крестьянам бороды, рвал зубы, продавал порошки от тараканов и крыс, лечил коров и телят, частенько заглядывал в панские леса, а летом ловил кротов и сусликов, чтобы те не вредили лугам и пастбищам. Был у него и улей.

— Розарка, где это ты так долго пропадала?

— Я заказывала у Штепанеков новые туфли.

— Здесь был капеллан из Войкова и спрашивал тебя.

— Небось вы опять его угощали и отдали последний мед, который я берегла для престольного праздника?

— Ну, надо же было чем-нибудь его угостить…

— Подумаешь, невидаль какая!.. Поп!..

— Послушай, девка, брось-ка ты этих сапожников, держись капеллана. Войковский к нам ходит не зря: скоро он будет священником и возьмет тебя в экономки.

— Еще чего… Этот длиннополый в сапогах, да еще с тонзурой [6] Тонзура — выбритое место на темени у католических священников. среди рыжих волос?.. Все время держит в руке табакерку, крутит ее, как кофейную мельницу, то и дело нюхает табак, а под носом у него всегда висит капля.

— Это святой отец, а до прочего тебе дела нет.

— Папа! — всплеснула руками Розарка.

Ей хотелось добавить: «Какой вы глупый…»

Но вместо этого она расхохоталась. Смеялась над черной сутаной, над высокими сапогами и тонзурой, а больше всего — над табакеркой и каплей под носом.

Разговор прекратился. Конец всему — и патеру и надеждам отца на то, что они с Рузой попадут в дом приходского ксендза, что он избавится от кротов, сусликов, телят и крыс, а главное — от крестьянских бород, которые он намыливает и бреет по субботам или в воскресные дни ранним утром.

Матоуш попал в сети любви. Любовь немного укротила его и прежде всего изменила наружность сапожника. Он остриг свои вихры, приобрел выдровую шапку, а потом стал отращивать усы. Крепостные не имели права носить ни усов, ни хотя бы козьей бородки, но Матоуш не обращал внимания на запрет и ходил щеголем. Да и внутренне он преобразился. Он уже не просиживал ночи за книгами, зато чаще играл на скрипке. Сидя за работой, он думал о Розарке и о черте, которого будет представлять, чтобы понравиться ей. Мысли о черте и о Ружене всегда сопровождали друг друга. Матоуш сказал себе:

— Или она станет моей женой, или я пойду бродяжничать.

Странствия были для него убежищем, где он хотел укрыться от горестей жизни, вознаграждением за все обиды.

В это время схоронили старого учителя. Над его головой прошумели воды вечного забвения и избавления от тягот жизни. Космический атом возвратился в черную пропасть вечных изменений, вечного водоворота, откуда он на мгновенье выбился к мутному свету сознания. Нужно было найти нового укротителя для распустившийся мальчишек, с которыми матери не могли уже-ничего поделать. Ах, если бы он только был здесь со своей розгой! Но где его взять, если людей, готовившихся к этому занятию в школах, — не хватает, а господа вместе с достопочтенным паном викарием об этом и не думают?.

У старосты идет совещание.

— В Гавирне учителем портной; почему бы и у нас не мог стать учителем тот, кто не обучался этому?

— Гм… Да ведь гавирнский учитель даже не умеет латинским шрифтом писать и пишет только готическим, — ворчит староста про себя.

— А вот в Бездечине учителем ткач, — раздается другой голос.

— Ну, этот и считать не умеет, — бормочет коншель Ваноучек.

— Одним словом, нужен поскорее какой-нибудь учитель.

— Попросим, чтобы назначили Иржика Махачека.

— Он для этих разбойников слабоват… Лучше, пожалуй, молодого Штепанека. Он сейчас ведет себя очень хорошо. И учен достаточно. Говорят, по ночам все что-то пишет или читает. Сам господин священник говорит, что он сбросил с себя старого Адама и стал совсем другим человеком.

— Ну что же… Оба они — свои люди, и любой из них лучше, чем какой-нибудь чужак.

Так Иржик и Матоуш получили шансы занять место покойного. Теперь они боролись не только за Ружену, но и за место учителя. Но Матоушу вредил черт, а Иржику помогали религиозные песенки и кларнет.

— Что с вами такое, что вы хмуритесь да швыряете все?

Так спросила Ружена отца, когда он однажды, придя откуда-то, начал швырять все, что ему попадалось под руку.

— Ах, не спрашивай! — заворчал тот, замахав в воздухе хлопушкой для мух.

— Ну скажите же!

— Он стал в Комарове священником.

— Кто он?

— Еще спрашиваешь — кто!.. Этот твой поп… Я был в Войкове, там мне рассказали. Если бы ты бросила сапожников и эти комедии, ты могла бы стать экономкой. У него там теперь двоюродная сестра за экономку.

— Отец!

И снова, как и в тот раз, у нее просилось на язык: «Какой вы глупый!» Но она только расхохоталась.